Наконец, необходимо сказать и о попытках Тухачевского установить контакты с представителями РОВСа в Париже. Произошло это на обратном пути в Москву, когда маршал находился в Париже с 10 по 16 февраля 1936 г. Более или менее достоверно известно, что Тухачевский искал контакта именно с генералом Николаем Скоблиным — руководителем разведки и контрразведки РОВСа, которого шапочно знал еще с 1917 г. Встреча между ними состоялась в одном из домов на улице Сегюр в Париже. Есть немало убедительных доказательств, что эту встречу организовал бывший военный агент при Верховном Совете Антанты, знаменитый военный разведчик, генерал-майор царской армии, граф А. А. Игнатьев, работавший в то время в советском торгпредстве. А. А. Игнатьев был знаком с Тухачевским — в свое время именно он отправлял бежавшего из германского плена подпоручика Тухачевского обратно в Россию. Еще в 1924 г. граф перешел на сторону советской власти, передав Советскому Союзу как банковские счета, так и хранившиеся на них громадные денежные средства, которые находились в его ведении с царских времен, а также свою агентуру. [Игнатьев возвратился в СССР весной 1937 г. Несмотря на пенсионный возраст — 60 лет, — был зачислен на действительную военную службу, став инспектором по иностранным языкам Управления военно-учебных заведений наркомата обороны. Впоследствии, уже в 1943 г., то есть будучи в 60-летнем возрасте, был произведен в генерал-лейтенанты Советской Армии. В 2002 г. выяснилось, что после возражения в СССР был очень близок к Сталину.]
Однако «персонажем персонажей» в этой парижской истории был, конечно же, сам генерал Н. Скоблин — один из наиболее ценных агентов советской внешней разведки в кругах русской эмиграции, ранее числившийся под псевдонимом ЕЖ-13, впоследствии — Фермер. Именно он в подробностях сообщил советским органам госбезопасности о встречах с Тухачевским как в Лондоне (во время пребывания Тухачевского на похоронах английского короля Георга V в Лондоне находился и Скоблин), так и в Париже. Естественно, и о его попытке использовать возможности агента для выхода на германские политические и военные круги. Более того. Перед тем как между ними произошла парижская встреча, Тухачевский побывал на устроенном в его честь начальником Генерального штаба Франции генералом М. Гамеленом приеме. На нем присутствовал начальник французской контрразведки полковник Робьен, сидевший вместе с Тухачевским в одном лагере Ингольштадт в германском плену. Не исключено, что на этом же приеме присутствовал и упоминавшийся выше агент советской разведки в Генеральном штабе Франции, или, по меньшей мере, он затем узнал об этом приеме и проинформировал своего куратора из советской разведки. Робьен впоследствии вспоминал, что в разговоре между ним и Тухачевским (а маршал знал, что Робьен возглавляет французскую контрразведку) «было упомянуто и имя генерала Скоблина в связи с его контактами с германской разведкой». Судя по тексту воспоминаний Робьена, инициатива разговора о Скоблине принадлежала Тухачевскому. Однако же зачем ему понадобилось в беседе именно с начальником французской контрразведки упоминать Скоблина в такой связи?! Какую бы цель Тухачевский ни преследовал, в любом случае выходит, во-первых, что Сталин ко всему этому не имел ровным счетом никакого отношения. То была сугубо его, Тухачевского, инициатива. Потому как Скоблин — не уровень Сталина, чтобы через него пытаться выйти на германские политические и военные круги
[438]. Во-вторых, даже если Тухачевский всего лишь пытался удостовериться с помощью Робьена в том, что французская контрразведка располагает сведениями о контактах Скоблина с германскими спецслужбами, то по-любому выходит, что добился он всего лишь противоположного эффекта. Проще говоря, открыто спровоцировал у руководителя контрразведки государства, которое вот-вот должно будет ратифицировать договор с СССР о взаимопомощи в отражении (германской) агрессии, сильные подозрения. Прежде всего, в том, что высшая военная бюрократия Советского Союза недовольна наличием такого договора и потому ищет какие-то контакты с немцами ради не очень-то понятных, но грозящих Франции негативными последствиями целей. В любом случае это негативно отразилось на отношении французского военного руководства к идее военного сотрудничества с СССР, в частности, в вопросе о начале штабных переговоров — французы по-прежнему тянули волынку и так и не согласились начать эти переговоры.
Если вкратце подвести итог, особенно в свете ранее приводившегося мнения Молотова о том, что до 1935 г. Тухачевский тянул, а с 1936 г., главным образом со второй его половины, стал торопить с переворотом, в осуществлении которого ему не на кого было опереться, кроме как на немцев, то получится следующее. Тухачевский использовал свой выезд за рубеж в следующих целях:
1. Провоцирование Франции на отказ от ратификации франко-советского договора от 2 мая 1935 г. о взаимопомощи в отражении агрессии, заключением которого была недовольна вся антисталинская оппозиция. [Напоминаю, что оппозиция была крайне недовольна не только заключением этого договора. Она вообще была настроена крайне против самой идеи такого договора. Арестованный в рамках дела о заговоре бывший советский военный атташе во Франции С. И. Венцав-Кранц на допросе в НКВД показал, что перед выездом в Париж, наряду с иными подрывными задачами, Тухачевский лично поручил ему добиваться «принятия всех мер к торможению намечавшегося франко-советского сближения» и в обход высшего советского военно-политического руководства лично его «информировать о ходе франко-советских переговоров», «установить контакт с германским военным атташе в Париже и информировать его о ходе советско-французских переговоров»
[439]. Такую же негативную позицию по отношении даже к идее такого договора занимали и так называемые гражданские участники антисталинский оппозиции. Так, еще да заключения догово0а главный редактор ведущей парижской газеты того семени — «Тан» — Шастенэ 16 марта 1935 г. взял интервью у заместителя наркома иностранных дел СССР Н. Н. Крестинского, в ходе которого задал прямой вопрос: «Каким образом Советский Союз окажет Франции военную помощь в случае нападения на нее Германии?» в ответ услышал уклончивое и маловразумительное: «Вопрос конкретно между генеральными штабами обеих стран еще не обсуждался, и, очевидно, при обсуждении они должны будут по этому поводу договориться. Конечно, для оказания помощи Франции нам пришлось бы согласовать свои действия с другими союзниками Франции в Европе. Мне кажется, однако, что на помочь Польши рассчитывать трудно». Шастенэ возразил Крестинскому, что тот «не учитывает того, что Польша, которую он недавно посетил и которая продолжает считать себя союзником Франции, в случае нападения Германии на Францию выступит против Германии». А потому его, журналиста, очень интересует, «как Советский Союз в этом случае сможет поддержать Польшу». Конечно, Шастенэ изрядно заблуждался — в предвоенной восточной Европе не было большей сволочи и проститутки, чем «Версальский ублюдок» в лице Польши (разве что Румыния еще?!). Но даже притом что вопрос-то был поставлен весьма уважительно по отношению к Варшаве, он опять ничего определенного от Крестинского не услышал. И в таком случае, хотя бы и ретроспективно, но резонно спросить: а на кой же черт Литвинобу и Розенбергу надо было прилагать усилия для заключения такого договора, если не решены и даже теоретически не проработаны вопросы исполнения обязательств такого договора?!]
