– Так ясное дело, мы же в другом мире.
– Буду разбираться, – буркнула экстрасенс, – будь оно неладно.
– Разбирайся, а я пока гляну, как остальные.
– Там опасно может быть, – сказала Светлана, с опаской покосившись на боковое стекло, где еще одна мутная сущность не больше белки, перебирая лапами, искала щелочки. Коготки производили неприятный тихий скрежет.
– Жить вообще опасно, – ответил я и осторожно приоткрыл стекло.
В щель сразу скакнули три саранчи, а мутные духи с подвыванием просунули тощие лапки, но сразу отдернули, словно обжегшись, оставив облака холодного пара. Ольха прыгнула ко мне на колени и прижала лапами одно из насекомых.
– Уберите эту гадость, – с брезгливостью в голосе протянула Света, спрятав руки и уставившись на свою коленку, на которой, шевеля усиками, сидела саранча.
Я сжал кулак, поймав насекомое, а потом осторожно приоткрыл, стараясь разглядеть существо из другого мира. Но на ладони ничего не было, лишь несколько капель холодной воды.
– Нав-в-вь, – еле слышно прошипел из подсумка на поясе молчавший все это время полоз, обратившись ко мне, – ты ж-ж-же уж-ж-же понял, ч-щ-щто э-э-это-о-о.
Он выполз из своего убежища и, подняв голову, стал разглядывать мир вокруг. Я не ответил, только кивнул, а потом резко открыл дверцу и выскочил из машины. Снежные насекомые сразу осыпали мою одежду, а морозные духи норовили облепить лицо. Я поставил согревающее заклинание, отгоняя и тех и других. Навь. Мир мертвых и мир сна. Все, что есть в Яви, отражается здесь причудами сновидений и аллегорий. Мир, подобный Зазеркалью Льюиса Кэрола, к которому прикасается каждый спящий и в котором еще при жизни начинают тонуть шизофреники. Я читал раньше, но вспомнил об этом только сейчас. Явь и Навь. Реальность и сон. Жизнь и смерть.
Я прошел несколько шагов по яростно скрипящим, как летучие мыши, букашкам-снежинкам и уперся в грузовик. Из кабины на меня уставились две пары глаз. Ярко-голубые Ангелины и карие Володи. Увидев, что со мной все в порядке, они тоже хлопнули дверцами и выскочили наружу.
– Что, хренушки, а не делегация? – сразу спросила Фотиди, натягивая капюшон бушлата, предусмотрительно взятый в дорогу. Она и остальных заставила захватить их.
– Похоже на то.
Со стороны внедорожника раздался громкий удар по металлу чего-то тяжелого. Мы сразу бросились туда, создавая на ходу заготовки боевых заклинаний, но опасения оказались напрасными.
– Тьфу ты, – буркнул я, глядя на полоза, что увеличился в размерах и теперь сжимал в своих кольцах какое-то существо. Видимо, он нечаянно задел машину, когда ловил эту тварь.
– Это хоть не встречающий? – с ехидцей спросила Ангелина.
– Нет, – прошипел полоз, еще сильнее стиснув кольца, по которым пробежали фиолетовые всполохи. – Мелка-й-я-а-а дич-щ-щь.
– Что-то меняется, – произнесла Белкина, осторожно выскользнув наружу. Она слепо опиралась на машину одной рукой и удерживала с любопытством озирающуюся Ольху другой.
Сразу за ее словами по миру прокатилась волна, упругая, теплая и желтоватая, как солнечный зайчик на снегу. Саранча дружно замерла и стала падать на землю. Трупики съеживались и таяли, а морозные духи в панике начали забиваться в трещины проступающей из-под сугробов земли. Ветер перестал дуть, воздух стал прозрачный. Мы стояли на большой поляне, а вокруг простирался лес-сад. Нас окружали многочисленные кривые деревья, черными обугленными остовами и угловатыми сучками напоминая о только что закончившейся странной зиме. Обнажающаяся земля была покрыта густым слоем мягко пружинившей под ногами прелой листвы, в контурах которой проступали странные образы. Я бы сказал, образы чьих-то рухнувших надежд.
Над лесом виднелся хрустальный шпиль какого-то сооружения, отсвечивая радужными бликами, как бриллиант под лампой ювелира. Больше всего оно походило на телебашню, уходящую острием в вяло шевелящие плавниками облака. Поглядывая на золотой шар солнца, те неспешно огибали препятствие, словно опасаясь порвать мягкое брюхо. Это действительно было похоже на сон.
А потом я перевел взгляд. Те насекомые, что лежали не на земле, а на машине, превратились в большие капли воды, которые не спеша стали расползаться в разные стороны, шевеля улиточными рожками и оставляя за собой мокрые дорожки.
– Вернусь домой, посещу психиатра, – усмехнулась Ангелина, раздавив пальцем одну такую каплю. Та не исчезла, а разделилась на несколько прозрачных слизняков поменьше, которые поползли кто куда.
Я положил на ладонь несколько штук и втянул их в рот.
– Ты сдурел? – донеслось из распахнутой дверцы. – Вдруг отравишься? – Света так и не решилась выйти наружу и сидела, держась за руль.
– Талая вода, и ничего больше, – ответил я.
Сорокин поймал штук десять и, получив полную горсть воды, последовал моему примеру.
– Придурки, – буркнула Ангелина, – машина-то пыльная, и птички могли сирикнуть.
Слегка улыбнувшись своей неосторожности, я отпустил на волю оставшуюся улитку и огляделся по сторонам. А Сорокин отмахнулся и стал по одной засовывать их в свою фляжку. Ему приходилось пропихивать пальцем отчаянно сопротивляющиеся капли. Они были как червяки, старающиеся сбежать из банки.
– Надо ждать, за нами в любом случае придут.
– Навь, – прошипел полоз, – она с-с-скоро начнет рас-с-створять вас-с-с и ваш-ш-ши маш-ш-шины. Вы чуж-ж-жды ей.
– Что это значит? – спросил я, присев перед гигантским змеем, длина которого была сейчас куда больше, чем тридцать восемь попугаев. Тут на все две дюжины метров тянуло.
– Я придерж-ж-жу это, – вместо ответа сказал полоз, стрельнув черным раздвоенным языком. – Люди меньш-ш-ше растворятся, вещ-щ-щи чуть больш-ш-ше, но не с-с-совс-с-сем.
Привстал я и озадаченно взглянул на Фотиди, как на свою заместительницу.
– Красиво, – сказала та, глядя куда-то.
Я проследил ее взгляд и замер. Деревья одно за другим вспыхивали изумрудными искрами, сияя ярче светодиодной гирлянды. То дерево, что было ближе всех, вдруг взорвалось тысячами белоснежных бабочек, начавшими кружиться вокруг его кроны. Запахло безумно прекрасным ароматом цветущей яблони, а на посветлевшей коре проступило гротескное человеческое лицо, которое с улыбкой стало нас рассматривать. Движения дерева были медленными, как у очень неторопливого ленивца. На ветвях сидели причудливые птицы, одна из них, что покрупнее, имела женское лицо с полными настороженного любопытства глазами.
Стажер вдруг дернулся и схватился за плечо, из которого торчало не то короткое копье, не то стрела без оперенья. Неестественно алые капли вместо того, чтобы упасть на землю, начали парить вокруг Сорокина, словно в невесомости. Они мелко подрагивали и то пытались ухватиться, как амебы, за одежду тонкими щупальцами, будто не желая покидать хозяина, то, истерично шевеля ими, отлетали в сторону, когда срывались и отскакивали.
