СОКРАТ. Но опять та же беда, Менон, опять нашлось много добродетелей, а искали одной, – только тогда иначе, нежели теперь. Одной же добродетели, которая была бы во всех, никак не находим.
МЕНОН. Да, Сократ, схватить, согласно с твоим желанием, одну добродетель во всех я что-то не могу; это не так, как в других вещах.
СОКРАТ. И естественно. Однако же я постараюсь, если только буду в состоянии, подвинуть наши исследования вперед. Тебе, может быть, известно, что все бывает следующим образом: Когда кто-нибудь спросил бы тебя, о чем и я недавно говорил: Менон! Что такое фигура? То ты, положим, отвечал бы: Фигура есть круглота. Потом, когда предложили бы тебе другой вопрос, подобный моему: круглота – фигура ли или некоторая фигура? То ты, вероятно, назвал бы ее никоторою фигурою.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Не потому ли, что существуют и другие?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. А когда после того спросили бы тебя: какие именно? – сказал ли бы ты?
МЕНОН. Сказал бы.
СОКРАТ. Равным образом, если бы спросили тебя, что такое цвет, и ты назвал бы его белизною, то на другой вопрос: белизна – цвет ли или некоторый цвет? – ты конечно отвечал бы: некоторый, потому что есть и другие.
МЕНОН. Отвечал бы.
СОКРАТ. И когда попросили бы тебя перечислить их, то ты перечислил бы все, которым, как и белому, прилично название цвета?
МЕНОН. Перечислил бы.
СОКРАТ. Но если бы кто-нибудь, как и я, исследуя предмет, сказал: мы все приходим к чему-то многому, а мне хотелось бы не того. Так как многое ты называешь одним каким-то именем, и говоришь, что из этого множества нет ничего, что не носило бы названия фигуры, хотя бы каждая из них была даже противоположна другой, то определи мне вещь, которая равно заключала бы в себе и круглоту, и прямоту, и которую ты называешь фигурою, разумея под этим именем фигуру как круглую, так и прямую. Или твои мысли не таковы?
МЕНОН. Нет, я именно так думаю.
СОКРАТ. А, думая так, круглотою назовешь ли ты не более круглоту, как и прямоту, и прямотою не более прямоту, как и круглоту?
МЕНОН. Кажется, нет.
СОКРАТ. Между тем фигура-то, по твоему мнению, есть не более круглота, как и прямота, так что одна не исключает другой.
Доказательство идет следующим образом: хотя круглое ты признаешь круглым, а прямое – прямым, и одно отделяешь от другого, однако как круглое, так и прямое ты тем не менее называешь фигурой.
МЕНОН. Правда.
СОКРАТ. Попытайся же сказать, что бы такое было, чему ты даешь имя фигуры. Если бы кто подобным образом спросил тебя о фигуре или цвете, а ты ответил бы ему: я не понимаю, добрый человек, чего тебе хочется, и о чем ты спрашиваешь; то может быть, он удивился бы и сказал: так ты не понимаешь, что я во всем этом ищу одного и того же? Неужели, Менон, у тебя не было бы сил отвечать, когда бы предложили тебе следующий вопрос: что такое одно и то же во всем – и в круглоте, и в прямоте, и в прочем, заключающемся под словом фигура? Попытайся сказать, чтобы приготовиться к ответу о добродетели.
МЕНОН. Нет, скажи сам, Сократ.
СОКРАТ. А хочешь ли, я доставлю тебе это удовольствие?
МЕНОН. И очень.
СОКРАТ. Но согласишься ли в свою очередь сказать о добродетели?
МЕНОН. Соглашусь.
СОКРАТ. Так надобно постараться, – да и стоит.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Хорошо, попытаемся же сказать, что такое фигура. Смотри, не покажется ли тебе следующее: фигура, положим, есть то, что одно из сущего всегда следует за цветом. Довольно ли для тебя? Или потребуешь какого-нибудь другого определения? Я был бы рад, если бы ты хоть так определил мне добродетель.
МЕНОН. Но ведь это, Сократ, простовато.
СОКРАТ. Как?
МЕНОН. По твоим словам, фигура есть то, что всегда следует за цветом. Положим, но если бы кто сказал, будто он не знает цвета и сомневается в нем так же, как и в фигуре, – что ответил бы ты ему?
СОКРАТ. Ответил бы правду, а именно: когда вопрошатель был бы из числа мудрецов, любящих спорить и состязаться, то я сказал бы ему, что это действительно мои слова, – и если они не справедливы, твое дело войти в разговор и опровергнуть их. А когда собеседники захотят разговаривать дружески, как я и ты, то им надобно отвечать на вопросы спокойнее и согласнее с диалектикой; диалектика же, вероятно, требует, чтобы ответы были не только справедливы, но и в связи с понятиями вопрошателя. Вот и я постараюсь говорить с тобою таким образом. Отвечай-ка мне: называешь ли ты что-нибудь концом, то есть что-нибудь такое, как предел и крайность? – По моему мнению, все эти слова тожественны, хотя Продик, может быть, и нашел бы между ними различие. – Так приписываешь ли ты чему-нибудь предельность и законченность? – Я говорю это просто, без затей.
Разговор диалектический здесь противопоставляется ученому спору: потому что в первом собеседники говорят дружески, высушивают один другого и соблюдают все правила диалектики, а во втором каждый имеет в виду только свое мнение, не обращая внимания на мнения других. Эристика (искусство побеждать в спорах) основывается на эгоизме, диалектика – на любви к истине.
Продик из Иулиды, что на острове Кеос – древнегреческий философ, один из старших софистов времен Сократа.
МЕНОН. Конечно, приписываю и, кажется, понимаю тебя.
СОКРАТ. Что? Значит, ты называешь одно поверхностью, а другое – твердостью, например, в геометрии?
МЕНОН. Называю.
СОКРАТ. Ну вот из сего и можешь понять, что я разумею под именем фигуры. Ибо во всякой фигуре я вижу, что то, чем оканчивается твердость, есть фигура. Итак, взимая это вместе, фигурою я называю предел твердости.
МЕНОН. А что называешь цветом, Сократ?
СОКРАТ. Ты назойлив, Менон, – на человека старого взваливаешь труд отвечать на вопросы, а сам не хочешь припомнить и сказать, в чем Горгиас поставляет добродетель.
Заставляешь отвечать на вопросы, навязываешь труд отвечать.
