Очень много домыслов и предположений, отчего ушла из жизни Людмила Марковна Гурченко: ах, старые раны, ах, сердце, ах то, другое, третье. У меня своя версия, и я думаю, что я прав. Люся никогда – а я с ней дружил каких-нибудь пятьдесят с лишним лет – не позволяла себе стареть, не умела стареть и боялась. Всегда – осиная талия, всегда – 28 лет. И вдруг она почувствовала приближение старости. Ей стало неинтересно, и она умерла.
Между нами
Иван Ургант
Дорогой Александр Анатольевич!
Мы, барахтаясь на юмористическом мелководье, видим вдалеке идущий на всех парусах корабль по имени «Ширвиндт». Корабль, что, рассекая волны пошлости, глупости и безвкусицы, управляется капитаном, от одного выражения лица которого уже не можешь не смеяться.
И в каждом из нас живет самая заветная мечта: хотя бы на чуть-чуть стать попугаем, сидящим на плече грозного флибустьера, и, крича очередные глупости в ухо Мастеру, затаив дыхание, ждать его одобрительной ухмылки…
С нежностью, любовью и пронзительной завистью —
Ваш верный попугай Ваня Ургант
Я
Самоуничижение – признак ума, ироничности и стыдливости. У «попугая» Ванечки замечательная наследственность – генетическая суммарная талантливость: дедушка – удивительный актер Театра комедии имени Акимова Лев Милиндер, бабушка – еще более удивительная актриса Нина Ургант, папа – искрометнейший импровизатор и актер Андрей Ургант. У каждого он нахально отобрал лучшее и сделал микс обаятельного существа. Поэтому старый попугай дядя Шура всегда счастлив видеть Ваньку с ощущением пронзительной зависти.
Сергей Урсуляк
Дорогой Александр Анатольевич!
При Вас я становлюсь таким, каким впервые Вас увидел! Будьте здоровы!
Я
Сережка мог быть артистом, и даже неплохим, но предпочел стать замечательным режиссером, оставаясь при этом трогательным, ранимым, интеллигентным человеком, всегда помнящим день моего рождения и с ним меня поздравляющим.
Учениками надо гордиться, иначе педагогика – пустое, безденежное и скучное ремесло. На протяжении моего 60-летнего преподавания ученики попадались разнокалиберные. Но каждый раз так прикипаешь к ним за четыре года, и они становятся такими родными, что рефлекторно у худруков курсов возникает желание создать из своих выпускников профессиональный театр. Трагических примеров – масса. Единственное исключение, по-моему, – это Любимов и «Таганка», созданная из выпускников «Щуки».
Между тем
Боже мой! Сколько пикантных сплетен о том, как из комсомольского вождя, пронизанного советским патриотизмом кубанских казаков, возник Юрий Любимов. У меня своя версия, даже не версия, а позиция, и я с нее не слезу. К этой любимовской метаморфозе я приложил руку в прямом и переносном смысле.
В 1954 году мы, студенты третьего курса Театрального училища имени Щукина, регулярно призывались в различные массовки родного Вахтанговского театра. Небольшая группа студентов мужского пола, прилично владевшая шпагой, оказалась под знаменами Евгения Рубеновича Симонова, поставившего в то время спектакль «Два веронца». Мы играли лесных бандитов, которые подкарауливали главного романтического героя и под покровом ночи нападали на него со шпагами. Бой оказывался неравным, ибо молодых бандитов было человек пять, а герой был один – Юрочка Любимов, но… Великий Аркадий Немировский, как метко заметил Рубен Николаевич Симонов, «лучший артист среди шпажистов и лучший шпажист среди артистов», а по совместительству профессор кафедры сцендвижения «Щуки», так умело и лихо поставил этот неравный бой, что за пять минут Юрий Петрович раскидывал нас по кустам и победоносно двигался через лес к любимой. Однажды на каком-то рядовом спектакле Юрий Петрович перепутал поставленную защиту, и я врезал ему по голове. До крови. К чести Любимова, он мужественно доиграл сцену на глазах ошеломленной публики, не ожидавшей такого кровавого натурализма в степенном советском театре. Медпомощь ему оказывали уже за кулисами, и приехавшая «скорая» даже зашивала рану. Так вот, я убежден, что именно от моего умелого удара что-то сдвинулось в голове Юрия Петровича, и он создал «Таганку».
Кстати, мы параллельно ставили два дипломных спектакля на четвертом курсе родного училища. Он – спектакль «Добрый человек из Сезуана», ставший фундаментом будущей «Таганки», а я – довольно популярный в педагогических кругах того времени водевиль «Беда от нежного сердца». Поэтому мой вклад в труппу «Таганки» – это мои студенты Аллочка Демидова, Алексей Граббе, Татьяна Сидоренко, Виталий Шаповалов и другие.
Какое несчастье, что мы с Юрочкой редко общались. Хотя, чем реже, тем радостней и искренней была встреча. Мы обнимались и даже всегда умудрялись выпить по рюмочке-другой, когда его Каталин случайно отворачивалась.
В наш век подозрительных святынь и безудержного бахвальства только подлинные документы (и то уже не всегда) могут подтвердить факты сосуществования человеков. Прилагаю письмо, адресованное мне:
Дорогой Александр Анатольевич!
Восторгаюсь! Мастером Слова и нахождения Образа и его воплощением.
Ты всегда – не идущий вместе!
Твой Юрий
P. S. Пойдем вместе и чего-нибудь найдем, а в России уж на троих всегда договоримся.
…Пройтись вместе уже, увы, не сумеем. Может быть, там, в Театре теней, мы встретимся с Юрочкой, что-нибудь выпьем, если там разливают, и он что-то для меня поставит. Очевидно, нетленное.
Между нами
Геннадий Хазанов
Глубокоуважаемый господин Ширвиндт!
Хотя мне правильнее было бы обратиться словами:
Твое Превосходительство!
Это гораздо точнее выражало бы отношение к человеку, который сыграл в моей судьбе одну из ключевых ролей.
Конечно, очень соблазнительно эти поздравительные слова превратить в очередной опус о моей жизни, но я постараюсь обойтись без этого, хотя известно, что артисты – это люди, которые тебя не слушают, если разговор идет не о них.
Говорить о твоей уникальности – такая же банальность, как утверждать, что редкая собака добежит до середины Кореи.
