– Во время войны я был десантником, – говорит старик, передвигаясь в полуобморочном состоянии, пока мы, поддерживая его, ведем к людям, ждущим его на берегу. – Я помню, как нужно задерживать дыхание и всплывать на поверхность… Я знал, что делать.
– Это правильно, это правильно, вы сделали все правильно, – говорю я, быстро пытаясь оценить тяжесть его травм и надеясь, что он не станет спрашивать о своей жене: я видела, что ее, сильно раненную, подняли на спасательный катер «Зодиака». Хорошо, что его заклинило на этих несущественных деталях. Старика подхватывают другие люди, чтобы вести дальше, и мы бежим обратно к воде, из которой с остановившимся, как у зомби, взглядом самостоятельно выходит Анна, судовой фотограф. И только тогда, уже через несколько минут после несчастного случая, мы видим что-то оранжевое, колыхающееся на воде, и бросаемся к нему – Питер, Стив и я. Мужчины плывут туда и вытаскивают тело из воды, поддерживая его за руки и за ноги. Изогнувшись в воде, я пытаюсь его реанимировать, сделать ему искусственное дыхание, пока мы плывем к берегу. Зажимая его нос одной рукой и раскрывая его челюсть другой, я прижимаю свой рот к его рту и изо всех сил в него дую – методично и сильно, пока он покачивается на волнах между двумя мужчинами, которые его поддерживают. Нас захлестывает волна. Наконец мы доплываем до перевернувшегося на отмели «Зодиака» и поднимаем этого человека наверх. Питер расстегнул его пояс и начал делать сердечно-легочную реанимацию. Тем временем я продолжаю делать ему искусственное дыхание, но такое ощущение, будто кричишь в пещеру, у которой нет эха. Его острые зубы впиваются в мои десны, и все скопившиеся в его желудке жидкости изрыгаются наружу через его рот и нос. Я быстро их смываю соленой водой и продолжаю дышать ему в рот. Думаю, только тогда Питер узнал этого человека: это филиппинец Тавита, механик-водитель «Зодиака», с которым он работал много лет. Питер выкрикнул его имя, и в этом вопле радость узнавания была смешана со страданием. Из внутренностей Тавиты фонтаном хлынула белая пена, похожая на мыльную. Подняв его веки, я увидела расширенные зрачки. Пульса нет. Но я все равно изо всех сил продолжаю делать ему искусственное дыхание. Питер истошно кричит: «Не уходи!» – зовет его по имени: «Тавита, дружище! Вернись, вернись!» Стив прыгает на плот, чтобы сменить сначала Питера, а потом меня. Врач, дрожа и трясясь, как и все мы, щупает пульс Тавиты, руководит нашими действиями. Какое странное, жуткое, смущающее ощущение – приникать губами ко рту мужчины с широко открытым ртом, словно он твой любовник, держать его в руках, повторять некоторые из движений, свойственных страсти, даже обмениваться с ним жидкостями – но на арене смерти. Его челюсть коченеет, его зубы становятся как будто острее, раздирая внутреннюю поверхность моих губ, пока я пытаюсь вдуть в него как можно больше воздуха. Через час, когда мы наконец сдаемся, и он лежит рядом с нами уже мертвый, я замечаю, что мой рот полон крови.
Люди – и с берега, и с судна – наблюдали за разворачивающейся сценой с напряженными лицами, искаженными гримасой ужаса. Где же та кислородная подушка, которую мы, крича изо всех сил, просили принести нам с корабля? Сколько еще ждать вертолета, чтобы он доставил раненых в Папеэте? Мы положили Тавиту на землю около волнореза, прикрыв его лицо тельняшкой. Рядом с ним сидит рыжеволосый мужчина, священник. У него вывихнуто плечо, сломана рука, на голове рана, его жену перенесли на корабль, где она умерла, – но он переносит это стоически. У одного из членов экипажа лицо изуродовано так, что ему следовало бы сделать пластическую операцию. Анна, в позе зародыша, лежит на каменной площадке. Она пытается храбриться, но жалуется, что не может пошевелить бедром. Она лежит, съежившись, на земле и выглядит хрупкой и разбитой. Анна всегда носила за ухом пластырь со скополамином от морской болезни, но это, естественно, вызывало побочный эффект – ее зрачки сильно расширялись. А теперь ее зрачки маленькие, узенькие: я их еще никогда не видела такими. За площадкой, на пристани, одна из женщин, член экипажа, стояла спиной к пассажирам и тихо плакала.
И вот уже ничего не остается, кроме как автоматически совершать скорбные действия. Пассажирка и член экипажа умерли. Четверо других ранены. Лучше уж уйти, пока выполняются последние действия, и Питер – невероятно! – повел пассажиров судна на запланированную экскурсию на холм и по деревне. На фоне всего того, что только что произошло, эта простая прогулка кажется чем-то невозможным и неестественным. Но я пошла со всеми, потому что никак не могла успокоиться. Здесь так много ужасного, и мы так беспомощны, что не имеет смысла оставаться. Да и я уже не могу ничего поделать. Сейчас мне на самом деле было бы нужно другое – бежать до тех пор, пока не упаду без сил. Я вступила в важный бой, но проиграла. Мне так жаль. Я не могу говорить за других. Я только знаю, что несколько раз в жизни я уже имела дело с подступавшей вплотную смертью и всегда начинала действовать раньше, чем успевала об этом подумать. И теперь, вспоминая все эти случаи задним числом, думаю, что я действовала быстро и правильно. Но об этих вещах, находясь на поле битвы, глубоко не задумываешься. Здесь нечем гордиться, и нет никакой славы. Тут нет судей, которые подсчитывали бы очки. Когда начинаешь сражаться, даже не думаешь, что победишь. В конце концов победитель всегда – один и тот же. Мы сражаемся для того, чтобы сохранить правильное отношение к жизни. Я была едва знакома с Тавитой, но он мне нравился. Я плавала с ним несколько раз и доверяла его опыту. У него были жена и дети, много друзей. Ему было сорок.
Вскоре из Папеэте прилетели вертолеты, чтобы поднять раненых в небо и перенести их по воздуху, как по волшебству, в далекую страну Оз – в больницу на Таити. Пассажиры вернулись на корабль, капитан снялся с якоря, и мы, с наступлением дня, поплыли дальше. Вечером капитан и члены команды собрали пассажиров в общей каюте и попытались, насколько могли, обобщить то, что произошло днем. А потом пассажиры пошли ужинать, тихо переговариваясь между собой. Команда засиделась в баре далеко за полночь. Как это могло произойти? Из-за чего? Может, набежала коварная волна? Или они неправильно истолковали сигнал местного гида, стоявшего на берегу? Или отказал двигатель? Или это была просто рассеянность? Главное правило управления «Зодиаком» – никогда не позволять судну плыть прямо на волны. Но что же такое произошло, что могло вынудить Тавиту, старшего механика-водителя с большим опытом, совершить эту роковую ошибку? Я не знаю. И никто не знает. Этот несчастный случай налетел неожиданно. Я иду в свою каюту и, ошеломленная, сажусь на койку. Я смущена, мне трудно собраться с мыслями, но я пытаюсь примириться с тем, что произошло. Какие-то неполадки с проводкой не дают выключить радио полностью, и поэтому тихо, почти неслышно, звучит мелодия песни «Зеленые рукава» композитора Воана-Уильямса. Она всегда была одной из моих самых любимых. Но теперь она кажется мне скорбной и траурной, и я знаю, что она больше никогда не будет радовать меня.
В следующие дни пассажиров выводили на берег осматривать деревни или плавать под водой в лагунах, и экипаж судна прилагал героические усилия, чтобы помочь им прийти в себя и восстановить привычный ритм круиза. Однако на самом деле на судне царили смятение и беспокойство, вызванные смертью. Жизнь – это процесс, у которого есть своя инерция, и он еще какое-то время продолжается после того, как жизнь закончилась. Примерно так же прыгун в длину, пролетев, широко расставив ноги, в воздухе, уверенно приземляется, но потом еще пробегает несколько шагов вперед, хотя прыжок уже завершен. Обогнув половину земного шара, мы были вынуждены столкнуться с чем-то большим, чем обычная бюрократическая волокита. Пришлось иметь дело с полицией Французской Полинезии. Пришлось сделать вскрытие погибшим. На одном из островов архипелага Туамоту провели церковную службу. Это была прекрасная, не от мира сего служба с великолепно исполненными, гармоничными песнопениями и цветами, которые раздали молящимся. Тело Тавиты положили в общей каюте экипажа, чтобы с ним могли попрощаться и отдать последние почести. На судне работает много филиппинцев и филиппинок. Суеверно относясь к смерти, они настояли, чтобы на корабле провели обряд изгнания духов. Пассажиров отправили кататься на прогулочной подводной лодке и утешать себя напитками и купанием, а в это время полицейские проводили опросы и выносили гробы. Сидя под соломенным навесом в конце пристани, я смотрела на корабль в бинокль и видела длинные оранжевые ящики, которые выносили из боковой двери судна и грузили на маленькую яхту.
