Когда рыцари не воевали, они участвовали в турнирах. Турниры устраивали аристократы, чтобы убить время, из желания устроить человеческий вариант петушиного боя. Турнир мог идти целую неделю, сопровождаясь разными мероприятиями вперемешку с боями. В турнирах участвовало около сотни рыцарей, сражавшихся друг с другом попарно или в группах. Подобно лошадиным бегам или кулачным боям, сопровождающимся пирушками и увеселениями, турниры тоже не обходились без пиров и развлечений. Они привлекали людей из всех слоев общества, включая поклонниц рыцарей, картежников, аферистов, проституток, продавцов безделушек. Если рыцарь погибал во время турнира, то Церковь расценивала это как самоубийство, а это означало, что он отправлялся прямиком в ад. Однако даже и это не отпугивало рыцарей, на кону у которых стояло многое: они могли выиграть приз, стяжать славу, произвести впечатление на женщин. Турниры давали им шанс выиграть доспехи и лошадей, а также закрепить знания рыцарского кодекса – и все это на небольшой сцене, в безопасных декорациях. Познав тяготы тотальной войны, рыцарь не обращал особого внимания на этикет и церемонии.
В начале XII века в Крестовых походах побывала половина французских рыцарей, и к ним присоединялись рыцари из Англии и Испании. Первый крестовый поход оказался кровавым, ужасным, но успешным: вынуждая мусульман отступать все южнее, крестоносцы изгнали их из Иерусалима. Рыцарей, возвращавшихся из Святой земли, воспринимали как героев-победителей. Можно представить, какое упоение и восторг они должны были испытывать, чувствуя оправдание своим деяниям, не говоря об ощущении того, что им помогал Бог. Многие из них, наверное, страдали от того, что теперь мы называем синдромом посттравматического стресса, – ведь все видели, как жестоко убивали мечами их друзей. Горячие молодые мужчины, дерзкие, неукротимые, привыкшие к кровопролитию, интригам, жаждали новизны. Они познали вкус восточных пряностей, они привезли блестящие шелка и ароматные, чувственные духи. Какое искушение для людей Запада!
Рыцари воспевали завоевания, распутство и храбрость или – что было для них пределом утонченности – славили природу, даровавшую им прекрасные поля, чтобы они, рыцари, могли убивать на них врагов. Такие героические эпосы, как «Песнь о Роланде», прославляли воинское братство, а поскольку в замках все было связано с рыцарями и с войной, с галерей в замках звучали именно эти песни.
Пока мужчины сражались в чужих землях, управлять имуществом зачастую приходилось женщинам. Хотя и Церковь, и общество считали женщин ни на что не способными, нравственно неустойчивыми и неумелыми существами, остававшимися на всю жизнь детьми, женщины управляли имуществом так умело, что это повышало их авторитет и самооценку. При необходимости они даже участвовали в судебных тяжбах. Это существенно не изменило их положение во французском обществе, но придало им уверенности в себе, расширило их социальные связи и улучшило правовой статус. Получив право принимать решения, женщины, разумеется, обрели бо́льшую свободу действия и, что еще важнее, бо́льшую свободу мысли. А это дало им возможность мечтать о любви, нанимать трубадуров и позволять себе интрижки.
Надо помнить, что, по христианской традиции, эротичная любовь считалась опасной – потайной дверью, ведущей в ад. Такая любовь не дозволялась даже мужу и жене. Мужу разрешалось целовать, ласкать и гладить свою жену – при условии, что он не будет испытывать от этого настоящего удовольствия. Половые потребности считались нормальными и приемлемыми, а страсть – нет. Всякий мужчина, испытывавший к своей жене слишком сильную чувственную страсть, совершал прелюбодеяние. Вместо этого им полагалось жить вместе, как деловым партнерам, питая друг к другу взаимную симпатию, ладить между собой – ну и заодно рожать детей. Всепоглощающая любовь в семейных взаимоотношениях была исключена.
Книги о любви
Большинство представлений о любви складывалось при чтении трудов дохристианских или христианских мыслителей. Книги были редкостью, но студенты могли их найти в монастырских или соборных библиотеках. Там же они могли читать те немногочисленные сочинения греческих или римских авторов, которые уже были переведены. Платон был популярен потому, что он отрекся от материального мира и отказался от плотских удовольствий. Обуздание телесного и, одновременно, устремленность к духовному идеально сочетались с тем, чему учило христианство. И Платон, и Цицерон восхваляли возвышенную, лишенную чувственности любовь между мужчинами, и это находило отклик у безбрачного духовенства. Читая у Вергилия о Дидоне и Энее, студенты узнавали о любви как о безумной страсти – смеси блаженства и смертельного риска. Люди могли умирать от любви – а это значит, что она наверняка была несчастьем и бедствием, влекла за собой смертельное уныние. Фривольная «Наука любви» Овидия открывала для них мир чувственных наслаждений. Однако в стихах Овидия они находили и описания той нежной любви, которую он испытывал к женщинам. Миф об Орфее и Эвридике учил их героизму любви, ведущей в глубины подземного царства и снова выводящей в мир живых.
От христианских авторов они узнали о любящем и милосердном Боге. Теперь мы воспринимаем это представление как нечто само собой разумеющееся, но древним эта мысль казалась поразительной. Языческие боги не тратили свою любовь на людей, которыми они зачастую играли, как играют с комнатными собачонками. Гигантские, чуждые, наделенные магическими способностями, боги тем не менее очень походили на людей садизмом, наглостью и капризами. В противоположность им одержимый любовью ветхозаветный Бог велит своему народу в первую очередь «возлюбить Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими». Ощущать любовь – это нравственный долг человека. Это же представление развивается и в Новом Завете, откуда мы узнаем, что «Бог есть любовь», что «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного» и что нужно любить ближнего своего, как самого себя. Это новое представление о значимости любви раскрывается в проницательном описании апостола Павла:
Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. <…> А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше
[18].
Библия учит, что любовь Бога безусловна, что это дар, отданный безмерно любящим родителем. Ее не нужно завоевывать, и она устремлена не только на тех, кто ее заслуживает. Альтруизм выглядит как моральное благо, даже если любовь к ближнему требует миссионерского рвения. Никто из тех, кто не обратился в христианство, не спасется, так что обращение ближнего – это величайшее благо, которое можно для него сделать.
Гетеросексуальная любовь в Ветхом Завете иногда бывает очень земной, очень материальной и восхитительно чувственной – как, например, это выглядит у Соломона, когда он обращается к своей невесте:
