– Что, доходяга, борзота заела? – покрикивал краснорожий. – Небось, в своих там университетах тяжелее хрена в руках ничего не держал? – и ржал, сверкая золотыми коронками. Его плоское лицо, то ли бурята, то ли калмыка, выражало полную удовлетворённость возможностью издеваться безнаказанно над другим человеком. Лев Григорьевич пожимал плечами, кашлял… Но молчал и терпел. Положение перевоспитываемого – не позволяло вступать в дискуссию со свободными или даже условно вольными обывателями.
Степан Николаевич работал, словно вол. Его лицо казалось отрешённым, а руки и ноги делали своё – таскали, перекладывали, ходили, словно заведённые. Казалось, он пытается забыться за работой. Он успевал подавать кирпич и за себя и иногда за профессора.
Фиксатый всё покрикивал на старика. Но тот лишь вздыхал в ответ. Молчание профессора ещё больше заводило каменщика. И вот, улучив момент, когда старик наклонился за кирпичом, краснорожий дебил влепил ему пинка под зад. При этом выматерился и заржал. Лев Григорьевич выпрямился. Снял шапку. Поправил очки и, тщательно подбирая слова, сказал:
– Молодой человек. Положение, в котором на данный момент я нахожусь, не позволяет мне вступать с вами в дискуссию, которая непременно приведёт к скандалу. Но это не даёт вам морального, хотя бы, права…
– Чего? – краснорожий подошёл вплотную к профессору. – Мало вы за наш счёт жировали, при вашем Ельцине – Пельцине. Так ты и сейчас, гнида казематная! – он замахнулся… Удар последовал бы непременно, но огромная лапа Степана Николаевича перехватила руку каменщика. Тот с ненавистью глянул на огромного дядьку и, осёкшись, прошипел отборным матом что-то совсем непонятное, из которого следовало – «Ничего, найду на вас управу».
Крылов подошёл сзади и, суетясь и охая, стал уговаривать фиксатого успокоиться. Говорил, что всё уладит, что если хотите – может написать, так как прораб поручил ему учёт и каменщиков, сколько нужно. Конфликт казалось, затухал. Но вдруг, словно хищник из засады, из-за рулонов с утеплителем выпрыгнул комендант. Его обветренное лицо, посечённое морщинами, выражало истинное блаженство:
– Вот-вот! Вот почему показатели у твоего отделения хорошие. Ма-алчать, тварь продажная! Я тебя, сучок гнилой! Да это же трибунал! – он бегал взглядом по всем застывшим перевоспитываемым, и, видимо, не найдя подходящей кандидатуры, прорычал:
– Все пойдёте как свидетели! Если нет, – как соучастники в деле о приписках!
Крылов стоял, сняв шапку и втянув голову в хилые узкие плечики. На его глазах появились школьные слёзы. И он стал похож на первоклашку новичка, которого поймали за онанизмом. Все молчали. К ним со стороны растворного узла подошли Толя и Егор.
Егор, дуя на руки, приблизился вплотную к коменданту и что-то стал говорить ему прямо в ухо. Тот злился, играл желваками, но молчал. Потом резко развернулся на каблуках. Зло глянул через плечо, и ушёл. Это было похоже на чудо. Егор подошёл к всё ещё плачущему Крылову и по-отечески принял его голову на плечо: – Ну… Ну – всё, командир… Всё… Отставить слёзы. – Да… Егор, – всхлипывая, ныл Крылов. – Да, спасибо… Спасибо, – и вновь разразился громким плачем, на сей раз уже навзрыд. Егор сильно сжал его шею. Отстранил от себя и влепил слабую, но довольно резкую и звонкую пощёчину:
– Не будь бабой… да ёлки… будь ты мужиком.
Крылов растирал грязным кулаком слёзы, и кивал головой, постепенно успокаиваясь.
– Я ведь сам… всегда всех… ну… успокаивал. А тут… накатило просто… Боже, как стыдно…
– Брось. Порой самому – хоть в петлю… Слушай, – сменил тему Егор, – не знаешь, что там затевается, – и указал в сторону дороги, ведущей к территории. Все посмотрели в направлении указанном Егором. Вдоль дороги выстраивались солдаты, подгоняемые молоденькими лейтенантами. Все в узкоплечих шинельках и портупеях, перетягивающих их тонкие талии. Солдаты были с автоматами, в парадной форме, и все как на подбор – рослые, поджарые и даже похожие, как братья.
– Нет… Не знаю, – совсем успокоившись пробурчал Крылов. К бригаде подошёл комендант. Глядя в сторону, он зло приказал:
– Сворачивайтесь, и бегом на территорию.
Два раза повторять не пришлось. Отделение Крылова нестройной колонной по двое быстро направилось к КПП территории. По мере приближения к КПП они всё ускоряли шаг и к воротам прибыли практически бегом. Как ни странно – отделение уже ждали.
– Быстрее пра-аходиим! Не заа-держивай! Давай! Давай! – кричал начальник караула по охране периметра.
В самих воротах образовалась небольшая пробка из возвращающихся спешно с работ бригад. Никто не понимал, что за спешка. Не было даже привычного шмона, с издевательствами и избиениями провинившихся, которых поймали за попытку проноса посторонних предметов на территорию. Вообще бригады уходили на работы самостоятельно, без выводных и сопровождающих. Побег одного – карался карцером всего отделения. И если в течение суток беглеца не ловили, каждого второго увозили в неизвестном направлении. Куда? Перевоспитываемые не задавали этот вопрос даже себе. Боялись узнать ответ. Никто ещё из увезённых не возвращался.
Когда ворота КПП закрылись за последним прибывшим с работ, прозвучала команда в громкоговоритель: «Построение на плацу всех перевоспитываемых!»
Через несколько минут перед строем серой массы вышел офицер в красной папахе и с синими нашивками на рукаве. Он молча смотрел на отводивших взгляды сидельцев. В руках у него была открытая папка со списком всего личного состава. Он подозвал командиров бригад и стал каждому по очереди называть фамилии из своего списка. Те указывали на названных, выискивая их в строю.
Офицер нервно жевал губы, переминался с пятки на носок, а получив ответ от бригадира, бесцеремонно тыкал в грудь испуганным зэкам.
– Ты… ты… ты… – повторял синенашивочник и кивком головы показывал – «Выйти из строя». Выходили, хмуро и зло. Кто-то попытался возразить, что недавно его… Но тут же получил прикладом в спину и подчинился.
За периметром завыла сирена. В серых ранних сумерках засверкали блики приближающегося спецсигнала, устанавливаемого исключительно на машинах начальников первого окружения.
Через минут семь, перед строем стояли двадцать выбранных перевоспитываемых.
Со стороны КПП к плацу подошли трое. Впереди шёл, глядя оценивающим взором на выведенных из строя, начальник территории – Сук. Его фамилия была реально – Сук. Он действительно походил на короткий, потрескавшийся обрубок ветки. Чуть справа и сзади шёл охранник с автоматом, рядом с ним странный мужчина в кашемировом пальто чёрного цвета. Он был высокого роста. Седые, очень аккуратно уложенные волосы отливали серебром. Туфли неестественно сверкали чёрным лаком. Погода не очень благоприятствовала такой обуви. Видно, дальше кабинета и машины владелец туфель не ходил. На руках чёрные перчатки. Такого же цвета брюки. Лишь светло-серый шарф оттенял черноту, удачно гармонируя с цветом волос. Егор тотчас же пометил его Крёстным Отцом. Очень он напоминал ему героя романа Марио Пьюзо. Егор читал его книги в детстве, а потом смотрел фильм. Как только вновь испечённый Крёстный Отец заговорил, его сходство с главным героем романа усилилось. Говорил он негромко, но очень чётко, обращаясь ко всем перевоспитываемым, что было уже очень странным. Все без исключения проверяющие, приезжавшие на территорию, разговаривали всегда с персоналом и охраной. А здесь такой босс. Речь слушали с удивлением и даже интересом.
