– У него была другая, – возразила София.
Ивонна кивнула.
– Я знаю. Тебе она причинила много боли. Но это было раньше…
– Для него сделали все возможное, – возразила Бринкман.
Мать пристально посмотрела на собеседницу и, покачав головой, прошептала:
– Нет, ничего подобного.
У Софии сжался желудок – неприятное ощущение. Мать продолжала:
– Давид хотел попросить у тебя прощения, но ты молчала. Это ты не пожелала с ним сблизиться.
– Чего ты от меня хочешь, мама?
– Давид умер, ушел. Болезнь поглотила его без остатка. А ты как будто не была готова к этому. Занималась своими делами, заботилась об Альберте… И при этом молчала. Ты оставалась наедине со своим миром, как будто боялась сделать что-то неправильно, если откроешься. Ты бежала в себя, создала себе алиби. Но ты страдала…
София сидела, опустив руки. Смотрела на сомкнутые в замок пальцы.
– А потом жизнь пришла к тебе сама, – продолжала Ивонна, – и твое горе хлынуло наружу. Ты до сих пор чувствуешь вину, я это вижу.
Бринкман невольно отшатнулась: слова матери неприятно поразили ее.
– Я никогда не любила его, – возразила она. – Но жизнь, которую он мог мне предложить, вполне меня устраивала. Я же не могла дать ему того, что ему было нужно, поэтому он и завел женщину на стороне. Это он пожертвовал мной. Я лгала Альберту, принимала неверные решения. Подвергала других опасности ради того, чтобы защитить себя. Я вела себя как эгоистка.
С этими словами София подняла глаза на мать.
– Так ведут себя все, – возразила Ивонна. – Время от времени, по крайней мере.
От этих слов ее дочери неожиданно полегчало.
– Ты, конечно, должна их признавать, – продолжала мать. – Свои темные стороны, я имею в виду. Пусть раны кровоточат. Не отворачивайся от них сейчас, это для тебя особенно важно. – Она поймала взгляд дочери и продолжила: – Прошлого уже нет, оно умерло. Сейчас – это сейчас. Я люблю тебя, София. Я горжусь тобой. Ты сильная, самостоятельная личность, даже если сама этого не видишь. Твоя жизнь сложилась не так, как ты того хотела, но ты в ней. И Альберт тоже. Вы вместе, все будет хорошо.
София уперлась локтями в стол и уронила голову на руки. Так прошло пять секунд. Десять…
– Мама, – прошептала она со слезами в горле.
Ивонна придвинулась к ней, села рядом на длинной кухонной скамье и обняла ее за плечи:
– Любимая…
Женщины замерли, прижавшись друг к другу. А потом Ивонна погладила дочь по щеке и вышла из кухни.
София слышала, как удалялись ее шаги. Время оборвалось. Мысли закружились вихрем. Когда за окнами стемнело, Бринкман поднялась по лестнице в свою комнату. В свое прошлое… В маленькой ванной, где она когда-то так часто запиралась, были все те же обои от Лоры Эшли
[9].
София почистила зубы над старой раковиной, разделась возле кровати и посмотрелась в большое настенное зеркало в раме из вишневой древесины. Повернулась, боком разглядывая шрам в левом нижнем углу спины – след от ножа. Арон пытался убить ее прошлой зимой в Йулланде.
Она легла на простыню и, как могла, вытянулась на слишком короткой кровати. Белье пахло свежестью и лавандой, совсем как в детстве.
Сон не шел. София думала о том, что ей говорила Ивонна.
* * *
Эдди Боман стоял под окном спальни, где София только что задернула гардины.
Он записал на телефон все, что мог, из ее разговора с матерью: имена, события… Все было так запутано… Но Эдди сделал большое дело, даже если не мог пока представить себе картины в целом.
Обязательно ли отдавать все это Томми или он обо всем уже знает?
Боман пошел к машине, прижимая трубку к уху.
Янссон ответил после третьего сигнала.
– Она в доме в Юрхольме, только что легла спать, – сообщил Эдди.
– Встречалась с кем-нибудь?
– Похоже, с матерью.
– О чем они говорили?
Эдди медлил. Нет, не следует передавать Томми, о чем говорили женщины. Иначе Янссону может показаться, что его подручный слишком много знает. В конце концов, Эдди не обязан этого делать. Его задание состоит в другом. Он выполнит условия сделки и освободится. Будет жить своей жизнью. «Последнее задание, – сказал Томми. – Сделай это – и мы в расчете».
– Все, что я видел, – это как они сидели на кухне и разговаривали, – ответил Эдди. – Я не смог приблизиться насколько, чтобы расслышать, о чем.
Боман сидел в машине. Он выудил «кольт» из кобуры с внутренней стороны куртки и открыл перчаточный ящик. Его табельный пистолет лежал там.
– И сейчас она легла спать? – спросил Янссон.
Эдди поменял местами пистолеты. Старый автоматический «кольт» положил в перчаточный ящик, а служебное оружие убрал в кобуру. Затянул ремни, залепил липучки.
– Похоже на то, – ответил он Томми.
– Поезжай домой, она проснется не раньше завтрашнего утра, – велел тот и дал отбой.
* * *
По дороге в город Эдди открыл окно. Вечерний ветерок освежил тяжелую от мыслей голову.
Подростком Боман прошел через несколько приемных семей и слыл хулиганом. Походы на футбол были ему не по карману и отнимали слишком много времени, поэтому Эдди приходил на матчи только после финального свистка, к началу потасовок. А иногда, если по дороге на стадион встречал единомышленников, отправлялся в парк попинать народ в голову. Это успокаивало. Дать волю агрессии – это действовало как лекарство. Но хулиганства было недостаточно, и Боман подался на войну. Так он вместе со своим АК5 оказался в Афганистане, в городе Мазари-Шарифе. Его противник стрелял из «калашникова» и из гранатометов. Эдди прятался от него, присыпая голову сухой глиной. Ему нравилась такая жизнь.
Будучи в отпуске в Швеции, он познакомился с девушкой по имени Анника – кудрявой блондинкой с оленьими глазами. Боман размяк – покончил и с иностранной службой, и с хулиганством. Теперь он патрулировал городские улицы по ночам в яркой полицейской куртке.
Анника захотела от него ребенка, и они стали спать друг с другом в определенные дни. Кроме того, время от времени она заявлялась к Эдди с предложениями работы и образования. В результате Боман получил жетон уличной патрульной службы. В группе его ценили за умение выдворять нарушителей порядка из общественных мест. Один из патрульных оказался профессиональным копом – он-то и порекомендовал Эдди поступить в полицейскую школу. И тот последовал этому совету.
Первые дни с дубинкой на поясе – с какой любовью Боман взвешивал на ладони эту блестящую черную штуковину! Теперь он ездил в машине с мигалкой и всегда был на переднем крае. Бил, где только можно. Коллеги всегда были рады заполучить его в группу.
