В свертке оказался подарок – толстенькая стопка журналов «Astounding Science Fiction», которые переправили из Америки диппочтой. Отправив Ландышеву отдыхать, к ее несказанной радости, я усадил Жмыхову на диван, а сам пробежал глазами оглавления, выискивая фамилию Хайнлайна. Надо же узнать, на какой начальной стадии творчества находится этот начинающий и никому пока не известный писатель. Впрочем, оказалось, что его уже печатают, и в последнем номере журнала был размещен большой рассказ «Здравый смысл». Такое название я не помнил, и подгоняемый любопытством, спешно пролистал страницы, сгорая от нетерпения.
Чем больше я читал, тем сильнее закипал во мне гнев. Нет, ну не подло ли с его стороны нарушить все законы и справедливости и истории. Мне же точно известно, что «Пасынки вселенной» будут написаны только в шестидесятых годах, а здесь вот черным по белому описаны приключения моего Хью Хойланда.
Не знаю, долго бы я еще ходил по комнате, гневно размахивая журналом, если бы не тактичная Аня, которая робко поинтересовалась причиной моего негодования. Бросив проклятый «Science Fiction» на пол, я открыл ей причину своей печали. – Да вот, Хайнлайн оказывается, уже создал мой роман. Теперь я боюсь передирать другие его книги, а вдруг он их тоже напишет раньше.
– Не напишет, вот смотри, – успокоила меня девушка и достала из черной кожаной папки сверхсекретное донесение. – Фашистские агенты, скорее всего, итальянцы, устроили диверсию в научно-исследовательской лаборатории ВМФ в Филадельфии. При взрыве в числе прочих погибли Хайнлайн и Азимов.
– Сволочи итальяшки, – возопил я, снова что-то швыряя на пол. – Такие таланты загубили. Да ведь они уже практически согласились переехать после войны в СССР, где им обещали все условия для творчества. И кто теперь вместо них напишет все их шедевры? – Вопрос был риторическим, придется мне напрягать память и писать хотя бы сюжеты в общих чертах.
Чтобы отвлечь меня от очередного горюшка, Аня дипломатично перевела разговор на нейтральную тему. – Ты вчера по телефону говорил, что твои вещи привезли, и кольчуга наконец то вернулась. Покажешь?
Против ее ожидания, я только еще сильнее расстроился. – Понимаешь Анюшка, с ней такая неприятность вышла. Не знаю что за сволочи так с ней обращались, но… В общем туда вода попала, и часть колец заржавела.
– Много? – огорченно ахнула Аня, сочувственно погладив меня по руке.
– Да нет, не очень, всего процентов десять. Но вид у нее теперь испорчен. Пойдем, покажу мою ржавую железяку.
Ух ты, какая красота, – еле слышно выдохнула Аня, увидев разложенную на столе стальную страдалицу, которую пытался чистить Авдеев. Мой ординарец старательно орудовал железной щеткой, но если его труд не механизировать, то он и за неделю не справится. Однако большинство колечек оставались блестящими и гладкими, и были способны радовать взор даже закоренелых пацифистов.
– А вот так посмотри, – с гордостью произнес я, и повернул кольчужку к лампе, так что она засияла тысячами бликов.
– Ууууух, – только и смогла ответить восхищенная девушка. – Тоже хочу себе такую.
Ага, проняло Жмыхову. А теперь мы ее вот так потрясем, в смысле кольчугу, а не Аню, чтобы волны света забегали по ней во все стороны. Нет, все-таки ничего более красивого человечество пока не изобрело. Одно никелированное колечко блестит на свету не хуже драгоценного камня, а когда их тысячи и они собраны ровными рядками, то зрелище получается неописуемое.
Вдоволь наохавшись и навосхищавшись, Аня с комсомольской прямотой перешла к конструктивной критике.
– Мне конечно понравилось, однако данное изделие сделано исторически неверно: Все кольца, кроме воротника, не плющенные. Ну это еще ладно, в раннем средневековье таких было больше половины. А вот то, что колечки не склепаны, это совершенно недопустимо.
– Так это же не для защиты от боевого оружия, – возмутился я. – Для исторических реконструкций сведенка вполне подходит. Да и в городской квартире стучать молотком все вечера и выходные нельзя, соседи с ума сойдут. Так что она очень даже сойдет. Ладно Ань, не будем спорить, пойдем чай попьем.
К чаю Аня притащила колбасы из своего наркомовского доппайка. Правда, мороженую, но пока грелся чайник, она ее быстренько пожарила. Меня удивляет, как в этом мире люди умеют так жарить на обычной сковородке, что ничего не пригорает. Увы, но у нас это умение, похоже, безвозвратно утеряно, о чем я ей тут же тихонько и признался.
– Ага, я в курсе, что там у вас, – также шепотом ответила Аня, – урановые сковородки с тефлоновым покрытием. И жарят они не только без масла, но и без огня.
Позвав всех к столу, работница дипломатического ведомства начала светскую беседу, ни о чем меня больше не спрашивая, чтобы ненароком опять не расстроить. – Ребята, слушайте новость. Встретила вчера однокашников с литфака, и они рассказали, что Долматовский, считавшийся погибшим, вышел из окружения.
– Это такой известный поэт, – пояснил мне Алексей. – Он написал много стихов и песен. Вот кстати, например песню для фильма «Сердца четырех», который мы смотрели. Ну где сестры друг у друга женихов, гм… – Потупившись под укоризненным Аниным взглядом, Леонов скомкано закончил мысль. – Хорошо, что он выжил.
– Можно подумать, я такой темный, что не знаю знаменитых поэтов. Да мне даже известно, где Долматовский воевал, вот слушайте, – и я начал вкратце рассказывать о тех далеких событиях. Впрочем нет, вовсе не далеких. Для моих собеседников это произошло всего лишь четыре месяца назад. – Бои под Уманью были тяжелейшими. Боеприпасов не было. Когда шестая армия пыталась прорваться из окружения, у них было около десятка танков, но без снарядов. Тогда командование решило добавить к ним все имевшиеся тракторы, а их было около сотни, и ночью пустить на гитлеровцев. Те, услышав рев моторов и лязг гусениц, сначала в панике разбежались.
– Точно, – подтвердил Леонов. – Вся наша рота до сих пор байки рассказывает, как одним трактором, замаскированным под танк, немцев до уср…, ой, в общем, до смерти напугали. А тут их сотня. Эффект должно быть, был потрясающим.
– Да, вот только тракторы едут медленно, а светает в начале августа рано. Когда фрицы увидели, что их провели, они напали на растянувшуюся колонну, и разгромили ее. На следующую ночь штаб армии еще раз организовал прорыв, и снова безрезультатно. Еще две недели наши бойцы скрывались в лесах и отбивались от немцев, но без припасов и патронов постепенно все погибли или попали в плен. Выйти из окружения смогли только тысяч десять или двенадцать бойцов. Самую большую группу вывел полковник, э… с такой хищной фамилией, ну как же его, а Ласкин.
– Это же ласковая фамилия, а никакая не хищная, – недоверчиво возразила Наташа, решившая, что ее разыгрывают.
– Да что ты, ласка очень опасный зверек, – просветил ее Паша. – Сам маленький, а не боится на большую дичь нападать – птиц, кротов, белок.
Вспомнив о героическом полковнике, я задумался. А ведь в том сорок третьем году Ласкин, уже будучи генералом, лично принял капитуляцию фельдмаршала Паулюса, и взял его в плен. Возможно, и здесь ему предстоит сделать тоже самое, только не в Сталинграде, а где-нибудь в Германии. Правда, с белками, вернее с Белкиным, ему крупно не повезло.
