– Я готов к расстрелу. В конце концов, здесь нас всех ожидает та же участь, а полковник дурак, если не понимает этого.
Лютце закурил и протянул генералу открытый портсигар, на который тот впрочем, не обратил внимания. – В отличие от вас полковник Шилль понял главное. И не делайте вид, господин генерал, что не знаете, какая судьба ожидает вашу семью.
Глаза Моделя округлились. Мысль, которую он упорно гнал прочь, оказалась ужасной правдой. Если его заклеймят как предателя, всех родных ждет концлагерь.
– Вы предлагаете мне выбор, – с отвращением в голосе произнес потрясенный генерал, – предать семью, или предать солдат. Это бесчестно.
– Нам не нужны предатели, – возразил Лютце. – Рейху нужны герои.
– Вот оно как, – только теперь генерал понял, зачем к нему явился этот майор с добрым лицом и глазами убийцы. Модель внимательно посмотрел на контрразведчика и тихо спросил. – Самоубийство фон Хаппиуса тоже ваших рук дело? Или ваше, капитан?
– Нет, что вы, он вообще страдал нервными расстройствами, – честно признался Райх. – У генерала в деле записано, что у него имеется склонность к самоубийству. Ну а после того, как по его 38-у корпусу прошелся паровой каток русской ударной армии, он не выдержал и пустил пулю в висок.
Модель достал свой пистолет, усмехнувшись тому, как его противники напряглись и потянулись к оружию, и задумчиво покрутил Вальтер в руках. – Не думал я, что придется воспользоваться им, а тем более, вот так, – тихо пробормотал он себе под нос. – Пожалуй, стрелять себе в голову, как фон Хаппиус, не стоит, лучше в сердце. И не здесь, а то все документы запачкаю.
– Не спешите, господин генерал, мы вас не торопим. – Лютце, когда хотел, был сама любезность. – Вы можете закончить свои дела, а мы подождем.
Даже не дождавшись, пока генерал выйдет, контрразведчик вызвал Шилля, и без лишних обиняков пояснил ситуацию.
– Господин полковник, завтра вы получите звание генерал-майора. А если ваш корпус продержится месяц, то вы станете генерал-лейтенантом.
Шилль слегка кивнул в ответ, он уже был в курсе.
– По распоряжению генерала Кюхлера, – продолжал Лютце, – все подразделения, находящиеся в вашем секторе, передаются под ваше командование, а вы должны любой ценой прекратить отход войск.
– Не беспокойтесь майор, я умру, но не отступлю, и тем более не сдамся врагу.
Вызвав подчиненных, полковник немедля принялся раздавать указания. – Подготовить новые рубежи обороны силами 21-го инженерного батальона, местного населения и особых полевых подразделений (* штрафники, которым в начале войны оружия не давали, но направляли на самые опасные участки фронта в качестве саперов). Для последних выделить конвойные части. К месту вероятного наступления противника направить 540-й испытательный батальон (* штрафники, которым доверили оружие). Из уставного персонала батальона создать хорошо вооруженные наряды полиции, которым поставить задачу любыми средствами предотвратить попытки испытуемых скрыться с передовой.
Приказы, распоряжения и предложения сыпались один за другим, и штабные офицеры, почувствовав уверенное командование, значительно прибодрились. Теперь уже никто отступать не собирался.
– Полевую дивизию Люфтваффе подчиняю своему командованию, – продолжал Шилль. – Техническому персоналу и обслуге аэродромов все равно делать нечего, так что используем их в качестве пехоты. Позади ненадежных частей для устойчивости, в смысле, для поддержания боевого духа поставить эсэсовцев. Капитан Райх, внимание, это вас касается. Органам гестапо необходимо усилить наблюдение за солдатами и офицерами.
Пока весь штаб суетился, генерал Модель, которому дела этого мира вдруг стали глубоко безразличны, вышел на улицу и побрел, глядя себе под ноги. Он даже не подумал накинуть шинель или одеть шубу. Напоследок генералу пусть немного, но повезло. Едва он вышел из ворот, как в воздухе, будто по заказу послышалось гудение самолета. Какой-то отчаянный до безумия русский вывел свой штурмовик на разведку или свободную охоту. Пулеметная очередь, разорвавшая тишину, совпала с тихим выстрелом малокалиберного пистолета. Теперь все подтвердят, что Модель не пустил себе пулю в сердце, а погиб на боевом посту от вражеского огня.
* * *
С успехом выполнив свою миссию, Лютце преисполнился гордости. Все-таки Леман не зря выбрал именно его, такого исполнительного и ответственного. Жаль, конечно, опытного генерала, но приказы фюрера надо выполнять. Сказано, держаться до весны, значит нужно стоять в обороне до последнего солдата. Да, надо признать, Ленинград оказался тяжелым урок для Вермахта. Но этот урок усвоен, и больше ошибку не повторят. А пока нужно тянуть время, изматывая противника. И как все-таки, оказывается, приятно вершить судьбы генералов и целых армий.
Впрочем, будучи человеком практичным, Лютце недолго витал в облаках, и вернулся к делам обыденным. В первую очередь он попытался связаться со штабом авиаполка, узнать, когда следующий рейс. Удалось это далеко не сразу. Вопреки обыкновению, связь была даже хуже, чем отвратительная. В трубке что-то гудело и шумело, как будто телефон на другом конце линии был установлен прямо на самолете. В ней слышались разные голоса, перебранка и ругань. Когда же до дежурного по аэродрому все-таки удалось дозвониться, он ничем порадовать не смог – ужасная погода не позволяла принимать самолеты. Один борт все-таки попытался сесть, но разбился прямо на краю поля. Может быть, через несколько дней и распогодится, но сегодня вблизи аэродрома заметили лыжников, а значит, русские скоро пришлют бомбардировщики. Придется опять все переносить на новое место.
Итак, воздушный мост практически рухнул, но Лютце это не удивило. Именно на этот случай он и прихватил с собой пусть небольшой, но зато отборный отряд, с которым можно попытаться перейти линию фронта. На каком участке лучше переходить к своим, Лютце узнал в штабе заблаговременно, и потому, не медля ни минуты, приказал собираться.
Райх, которому уже было не по пути с Лютце, вытребовал у местной хозчасти грузовик для своего камрада. Машина, хотя неказистая с виду и с посеченными осколками бортами, была вполне на ходу. Сначала, правда, пришлось повозиться, пытаясь открыть заледеневшую дверцу, но зато грузовик завелся почти без капризов. Солдаты уже отогрелись в местной казарме, успели слопать в столовой двойную порцию, и теперь весело попрыгали в кузов, уступив кабину старшим по званию.
Сунув Бонке карту с маршрутом, майор расслабился и безмятежно уставился в окно. Дело сделано, все обошлось без эксцессов, штаб корпуса принялся за работу, и теперь Лютце по праву заслужил отдых. Однако, хотя испортить Генриху настроение уже ничего не могло, но чем дальше он ехал, тем становился сосредоточеннее. То, что у встречных солдат шинели были изорваны, а лица черны от обморожений, еще не страшно. Но вот взгляд… Еще несколько месяцев назад глаза у всех немцев пылали гордостью за великие дела, которые они творят, горели бесстрашием и весельем. Они были полны уверенностью в победе, и рвались вперед, к славе. Но прошли уже те благодатные времена, когда можно было идти на войну веселиться. Теперь не видно было ни одной улыбки. Лица у всех солдат, как один были мрачные, без малейших признаков надежды на будущее. Они уже думали не о том, чтобы плясать под губную гармошку, а о том, где бы достать лишний сухарь, и как пережить еще одну жуткую холодную ночь. Немцы боялись мечтать о будущем, считая, что если они и выживут, то лишь для того, чтобы попасть в плен, где их несомненно ждет ужасное возмездие. Но человек быстро ко всему привыкает, и Лютце перестал обращать внимание на оборванных и изможденных солдат, уныло бредущих куда-то, или понуро стоящих в ожидании.
