Одним из приехавших на мероприятия астронавтом с «Аполлонов» был Чарли Дьюк, который вместе с Джоном Янгом летал на «Аполлоне-16». Также он был одним из четырех участников лунной программы, который учился в МТИ. Я побывал на его выступлении, и, когда оно закончилось, Дьюк начал раздавать желающим автографы. Я прихватил открытку с «Аполлоном» и встал в очередь к столу, где он сидел. Подписывая мне открытку, Чарли спросил:
— А чем вы занимаетесь?
— Я занимаюсь исследовательской работой здесь, в Хантсвилле, а еще учусь в Массачусетском технологическом, — ответил я.
— О, Массачусетский технологический? — переспросил он. — Дружище, это место мне всю печень проело! Я никогда не думал, что пройду через все это, но каким-то образом у меня получилось!
Я стоял там и думал: «Ух ты, этот парень гулял по Луне, но даже он еле справился с МТИ! И возможно, он никогда бы не смог пройтись по Луне, если бы не преуспел в учебе». Я понял, что Чарли Дьюк и другие астронавты с «Аполлонов» до своей прогулки по Луне побывали на моем месте. Путь в космос — не самое простое дело, но если я сдамся, то он будет прерван.
В тот момент я понял, как настоящие астронавты воодушевляют людей. Отойдя от стола, я знал: мне нужно вернуться в институт. Я должен попытаться еще раз. Может быть, я вовсе не неудачник и не идиот. Может быть, получить докторскую степень в МТИ действительно трудно, это свалит с ног и выведет из себя любого. А тут на кону была не только докторская степень. На карте стояла моя мечта о космосе. Я решил, что, с каким бы треском ни провалился в первый раз, мне нужно сделать еще одну попытку и сдать экзамен. Это был единственный счастливый исход, возможный в этой истории. Шансы, что я смогу завершить дело с успехом, были практически нулевыми, но если я, по крайней мере, не попытаюсь, то всегда буду оглядываться назад с разочарованием.
В следующем месяце мы с Каролой поженились в Нью-Йорке и на три недели отправились в свадебное путешествие в Португалию и Испанию. По пути через Португалию мы заехали в Сагреш, городок, который находится на полуострове и своей оконечностью, мысом Сан-Винсенте, выдается в Атлантический океан. Мыс является крайней точкой страны, да и всей Европы на юго-западе. Это потрясающее место, где скалы на 80 м врезаются в море. Долгое время оно считалось краем света. Португальский принц Генрих Мореплаватель основал на мысе Сан-Винсенте школу навигаторов, и ее руины можно увидеть и в наше время. Там были самые современные морские карты, карты звездного неба и навигационное оборудование. Это место вызвало у меня мысли о Колумбе, Магеллане, Васко да Гаме — людях, которые внесли большой вклад в открытие новых земель. В те времена Сагреш был как Космический центр имени Джонсона в наши дни.
Днем мы побывали на том месте, где остались руины школы навигаторов Генриха Мореплавателя, а вечером отправились на концерт на открытом воздухе, который проходил в Сагреше, прямо на тех самых скалах, выдающихся в море на 80 м. Это был великолепный вечер: мы слышали шум волн, разбивающихся о камни, чувствовали дуновение теплого летнего бриза, смотрели, как солнце садится в океан, а луна поднимается в небе. Я смотрел туда, где обрывались скалы, и думал об исследователях, уходивших в море из таких мест, как это, о том, чего они достигли, расширяя границы мира, составляя карты нашего дома во Вселенной. Сколько раз они терпели поражение и неудачи, а потом начинали все сначала? Сколько раз они отправлялись в казавшееся невозможным путешествие и возвращались домой с победой? Я сидел рядом с Каролой и смотрел на далекий горизонт в бесконечном море. Странно, но я чувствовал, что все будет хорошо. В моей истории еще не поставлена точка, и у меня есть шанс сделать ее необыкновенной.
6. Человеческие факторы
Осенью, когда мы с Каролой распаковывали коробки с вещами в нашей квартире в Массачусетсе, мне позвонил летный врач из НАСА, у которого были вопросы по поводу моего заявления о приеме в космонавты. Я отлично знал, почему он звонит.
— Так, что там у вас с глазами? — спросил врач.
Это был момент, которого я пытался избежать. В заявлении была графа, где надо было указать свое зрение, если эти данные вам известны. Я не заполнил эту графу, подумав, что в НАСА увидят пустое место и скажут: «О, он, наверное, никогда не проверял глаза, значит, должен видеть хорошо». Но я оставил пустое место именно потому, что проверял зрение много раз и знал, что оно плохое.
Я знал об этом с седьмого класса, когда сидел на трибуне на игре «Метс» и пытался записать расположение игроков на поле на свою карточку. Я не мог прочитать, что было написано на табло, расположенном на другом конце поля. У меня были очки, но я ненавидел их, поэтому пользовался не очень часто. Однажды я попытался надеть очки на бейсбольную игру, но заработал перелом носа, получив удар низко летящим мячом. После этого окружающий мир выглядел для меня слегка расплывчатым. К 11-му классу я видел так плохо, что мне приходилось щуриться, чтобы разглядеть баскетбольную корзину. Я стал носить контактные линзы, и с тех пор все было хорошо. Пока не позвонили из НАСА.
Поскольку я никогда не служил в армии, я не знал о том, как важно хорошее зрение без коррекции для того, чтобы стать астронавтом или летчиком-испытателем. А оказалось, что это очень важно. Это решающий неблагоприятный фактор. Если у тебя что-то не так со зрением, то ты готов. Все кончено. Дело сделано: ты вылетел.
Летный врач не знал, что я пытался избежать этого вопроса. Он думал, что я просто пропустил графу. Я отыскал один из своих старых рецептов на очки и сказал ему то, что было на нем написано: –3,5 диоптрии на одном глазу, –4 — на другом.
— Да, ничего хорошего, — сказал врач. — Это примерно 20/350 или 20/400. Мы не требуем 20/20, нам нужно хотя бы 20/200
[14]. Мы не можем вас взять.
— А я могу с этим что-нибудь сделать? — спросил я.
Это было до того, как появилась лазерная коррекция зрения методом ЛАСИК или другие потрясающие операции, которые сейчас делают. В ту пору существовал такой вид хирургического вмешательства, как радиальная кератотомия, но в НАСА все равно не принимали даже после ее проведения, они ей не доверяли.
— Есть одна вещь, которую вы можете попробовать, — сказал мне врач. — Она называется ортокератология. Узнайте, что это такое. Может быть, вы попробуете ее и еще раз подадите заявление, если с глазами у вас станет лучше. Но, судя по тому, что есть сейчас, я вынужден отклонить вашу кандидатуру.
Прежде чем повесить трубку, он сказал:
— Послушайте, если ваше заявление попало ко мне, это означает, что вы среди отобранных кандидатов, имеющих высокую квалификацию. Вы оказались в тех 10 %, у которых самый высокий рейтинг, и вы должны радоваться, что продвинулись так далеко. Если вы сможете исправить зрение, у вас будет вполне реальный шанс.
