Так вот, угомонили мы отпрысков и доделывали во дворе обычные мелкие дела, как вдруг постучали в калитку.
— Вань, тут к тебе какие-то военные, — Анне видно вход во двор от того места, где она протирает тарелки. Но почему в голосе любимой звучат тревожные нотки?
— Нехай заходят, — отвечаю. — Я тут под лампочкой. Пускай идут на огонёк, — никакой тревоги в моей душе не возникло — тридцать седьмой-то год уже тю-тю, закончился. А люди в форме бывают на заводе нередко — нечего их бояться.
— Иван Сергеевич Беспамятный? — подошедшие явственно принадлежат к «органам». Тем самым. Потому что петлицы у них малиновые, что мне кажется тревожным симптомом. Тем не менее, согласно киваю и пересыпаю гайки с бумажки обратно в баночку.
Не дождавшись от меня вопросов, парни немного помолчали, невольно следя за тем, как я убираю инструменты и вытираю руки тряпицей, смоченной в уайт спирите.
— Вас вызывают в Москву, — наконец открыл рот первый, повыше ростом.
— Приглашают, — поправил его второй.
По всему видно, что они стараются вести себя вежливо, вот только выходит это у них угловато и неестественно.
— Выезжать прямо сейчас, — интересуюсь.
— Да, товарищ Беспамятный.
— Пойду, переоденусь, присаживайтесь, это недолго.
В доме, куда я вошел, уже горит свет. Анна собирает мне на дорогу снеди, а на столе — сидор с бельишком, свежей рубашкой и мыльно-рыльными причиндалами. Одеваюсь по городскому — есть у меня приличный костюм. И вещи перекладываю в чемоданчик средних размеров. Как-никак — в столицу еду.
— Сёмке скажи — будет кляксы ставить — я ему ухи повыкручиваю, — говорю на прощание супруге, чтобы хоть как-то рассеять тревогу в её глазах. Знаю — если попросту пообещаю вернуться, она только сильнее забеспокоится.
Никакая машина на улице нас не ждала — да я бы услыхал шум мотора, а его не было. Прошли мы до железнодорожной линии, а тут стоит вагон с паровозом и железнодорожник с фонарём. Нормальный вагон, их в эту пору называют «мягкими» — то есть по два места в купе. Проводник весь из себя в форме сразу предложил чаю, а за окном уже мелькают фермы моста через Мурню да колёса постукивают.
В купе я ехал один и кроме проводника ни с кем не встречался до самого Сталинграда — мы быстро докатили, задолго до наступления утра. А тут, пока осмотр вагона, пока смена локомотива, прогулялся. Гляжу — ребята, что приходили за мной, тоже перетаптываются неподалеку.
Потом за окном — то леса, то поля. Других пассажиров нет, один проводник в конце вагона хлопочет. Бежим быстро, напористо. Да уж, сообразить бы, куда и зачем меня таким фон-бароном доставляют. Оно, вроде, и спросить не стыдно, однако, какая-то опаска в душе ворошится. Поэтому делаю морду ящиком и, кроме как насчёт чая, никого ничем не беспокою. Словом — держу фасон и демонстрирую полный фатализм.
* * *
В Москве прибыли мы вовсе ни на какой не на вокзал, а встали в тупичок. Кругом пакгаузы, охрана на вышках, и всё сплошь асфальтировано. Легковушка подъехала прямо «к трапу». Не «Эмка», а заметно крупнее. В салоне просторно, как в лимузине. Движок же спереди кабины стоит поперёк, словно сундук позади колёс. Этакое чудо незнакомое.
Парни, что меня сопровождали, перекинулись словечком с встречавшим нас офицером, да и пошли своей дорогой. Надо понимать — передали сопровождаемого по инстанции. Пока ехали, новый «нянь» разглядывал мою физиономию безо всякого стеснения, но ни вслух, ни мимикой ничего не выразил. Вид он имел самый безоблачный. То обстоятельство, что зарулили мы не куда-нибудь, а прямиком в Кремль, заставило меня только сильнее напрячься:
«Это что? Уж не к самому ли Сталину меня доставили? Судя по оперативности и слаженности действий — не иначе», — трепыхнулась в голове тревожная мысль.
Пока шли коридорами, я лихорадочно соображал, какими откровениями смогу поделиться с вождём, в отношении которого слышал в своё время столько противоречивых мнений. Поэтому не слишком многое разглядел в приёмной, откуда меня сразу направили в кабинет. Собственно, про убранство кабинета могу определённо сказать только то, что там стоял стол — волновался, уж извините.
— Здравствуйте. Как доехали, Иван Сергеевич? — обратился ко мне хозяин кабинета.
— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Быстро доехал, удобно.
Я ни секунды не сомневался с кем разговариваю — сразу узнал это лицо, и, сохраняя невозмутимый вид, уселся на предложенный мне стул, ожидая вопроса — понимаю ведь, что нельзя начальству что-то втолковывать, если оно само не проявило к этому интереса. И, чем выше начальник, тем шибче нельзя.
— Специалисты автобронетанкового управления дали отрицательную оценку так называемым «бранзулеткам», изготовленным на основании выдвинутых вами идей, — не стал томить меня длинной паузой вождь. — У них слабое бронирование и низкая скорость. Что вы на это скажете?
— Правда ваша, — кивнул я, — совсем не боевые машины. Их назначение — доставлять грузы через бездорожье. Можно и людей… — я остановился, чтобы не городить банальностей, забалтывая собеседника. Понятно же, что никто не запретит посадить в транспортёры пассажиров. Что уж греха таить — боялся я ляпнуть лишнего. У меня ведь семья, детей надо поднимать. Так что нарываться на неприятности совершенно не хотелось.
— Я поверил бы и вам, и автобронетанковому управлению, если бы войска, посаженные на эти жестянки, нынче летом не устроили нашим японским соседям сущее светопреставление на озере Хасан. Надеюсь, вы в курсе событий?
Сказать по правде — не очень. Слово такое слыхивал в разговорах на заводе но, поскольку газет читать не люблю — не вникал в ход развития этих событий. Мало ли что там на Дальнем Востоке происходит? Японцы, как я помню, вообще не прекращали щипать наших то там, то тут. Поэтому, ответил честно:
— Не в курсе, товарищ Сталин. Потому, что политически близорук и дальше своих служебных обязанностей ничего не вижу.
Долго он на меня смотрел. Я уж подумал, что сейчас непременно начнётся набивание знаменитой трубки, но не дождался.
— Очень хорошо, товарищ Беспамятный, что вы осознаёте этот печальный факт, и не занимаете руководящих постов, — вдруг прервал паузу мой собеседник. — Тем не менее, другие факты не позволяют мне относится к вам, как к рядовому работнику. Скажите, не нуждаетесь ли вы в чем-то? Не нужна ли помощь, поддержка?
Теперь настала моя очередь призадуматься:
— Знаете, Иосиф Виссарионович! — ответил я неуверенно, — если возникнет надобность, обязательно напишу вам об этом.
— Только не забудьте, непременно напишите, — улыбнулся вождь, а я понял, что аудиенция подошла концу, и мне пора откланиваться. И ещё — упущено что-то важное, то, чего никак нельзя не сказать.
— А можно, высказать одну мысль, которая представляется мне весьма существенной, — я, всё-таки, решился проинструктировать вождя.
