«Не арестована ли я? — мелькнула у меня мысль. — Может быть, роман показался Ленину такой же сатирой на коммунизм, как Ионову мой рассказ».
Но через некоторое время в канцелярии послышались шаги, и на пороге появилась маленькая полная женщина с подносом, уставленным всевозможными яствами.
— Скажите, что это значит, почему меня заперли здесь как арестованную? — спросила я у нее.
— Что вы, товарищ, что вам вздумалось! Уходя обедать, товарищи всегда запирают дверь канцелярии на ключ. Я вот принесла вам обед, потому что, — добавила она, с улыбкой глядя на меня, — вам, может быть, придется ждать еще очень долго. Ильич воспользуется какой-нибудь внезапно освободившейся минутой и позовет вас. А чтобы вам сейчас не было скучно без дела, я пришлю вам газеты. Там, кстати, есть его последняя статья.
И, любезно кивнув мне головой, женщина ушла, а через четверть часа мне принесли целую пачку советских изданий.
Однако время шло, от скуки я уже пробежала почти все газеты и успела вздремнуть, а меня не звали.
Когда начало темнеть, ко мне снова явилась «товарищ Роза» (как назвала себя женщина на мой вопрос об имени) в сопровождении двух девушек, несущих ужин, чай и постельные принадлежности.
— Вам придется переночевать здесь, товарищ, — сказала она, — потому что Ильич может вызвать вас самым поздним вечером или ранним утром.
— Но зачем же ночевать? — изумляясь все больше, спросила я. — Ведь не позовет же он меня ночью, а утром я могу прийти, когда вы скажете.
— Нет, он может позвать именно и ночью, и в шесть часов утра, — уже нетерпеливо и очень решительно оборвала меня Роза, — и если вас не будет под рукой, тогда вам придется ждать свидания с ним, может быть, несколько месяцев.
Я была озадачена. В тоне чекистки так явственно звучало нечто недоговоренное, но что именно — я никак не могла догадаться. С одной стороны, со мной обращались как с дорогим гостем, с другой — как с арестованной.
Я решила не возражать, тем более что провести ночь в жарко натопленной, светлой комнате, на старинном мягком диване, с безукоризненным постельным бельем (на котором виднелись чьи-то инициалы с короной) было не так уж худо, если бы не отсутствие часов.
Я сказала об этом Розе, и она тотчас же, сняв с руки браслет с часами, положила его передо мною. Потом, приказав девушке принести из канцелярии письменные принадлежности, шутливо сказала:
— Может, вдохновитесь и вздумаете писать, так чтоб у вас здесь все под рукой было.
Такая необычайная для чекистов любезность поражала меня, и, теряясь в догадках, после ухода Розы я принялась за поданный мне великолепный ужин.
Неприятно было лишь одно: когда, собираясь ложиться, я хотела закрыть дверь, ключа в ней не оказалось. Но утешив себя мыслью, что провести ночь в наполненном чекистами Кремле безопаснее, чем где-либо, я легла и утомленная быстро уснула.
Не прошло и часу, как я проснулась от какого-то шороха. Сквозь тяжелую оконную штору пробивался свет дворцовых фонарей, и в этом полумраке я уловила чью-то, быстро скользнувшую к дверям тень. Вскочив и повернув выключатель, я оглядела комнату: в ней не было никого, двери были плотно закрыты, но… мое платье и сумочка исчезли.
Украсть их здесь было, конечно, некому, и, мгновенно сообразив теперь в чем дело, я невольно улыбнулась.
Предположения мои оправдались: утром, только не в шесть, как говорила Роза, а в восемь часов вместе с чаем принесли мои вещи, пояснив, что платье забыли взять для чистки с вечера, а затем, спохватившись, девушка («совсем еще деревня», — сказала Роза) явилась за ним ночью и по ошибке захватила вместе и ридикюль.
Излишне говорить, что сделать это «по ошибке» было невозможно, а учинить у представительницы рабочих не мотивированный ничем обыск значило бы обидеть Экспедицию. Пришлось прибегнуть к комедии в чекистском стиле.
XV. Загадка Ленина
После обеда я наконец была препровождена к «Ильичу».
Он принял меня не в том помещении, в котором я бывала ежедневно, а в небольшом салоне, и хотя «чистка» моего платья и сумочки могла, казалось, исчерпывающе удовлетворить чекистов, все же свидание состоялось при свидетелях.
Неподалеку у столика разбирал какие-то бумаги секретарь, а в стороне стоял красный офицер, внимательно осматривавший находившийся в его руках револьвер.
Ленин сидел в кресле у столика, на котором лежали «Новые искры» и рукопись моего романа, и, когда я подошла, жестом пригласил меня занять место напротив.
Я жадно впилась взглядом в его лицо и… не нашла в нем ничего яркого. Тупое выражение, апатия и странная хитроватая усмешка, в которой мне почудилось что-то ненормальное.
— Скажите, что заставило рабочих Экспедиции издавать сейчас такой журнал, как «Новые искры»? — тихо, как говорят больные, которым предписано молчание, заговорил он.
— Желание следить за современной русской литературой, знакомиться посредством популярных статей с наукой, а если у кого-нибудь из фабричных издателей окажется литературное дарование, культивировать его в своем журнале. Рабочие очень интересовались услышать ваше мнение об их начинании и поручили мне просить у вас для следующего номера статью по экономическим вопросам.
Ленин помолчал.
— Передайте им мою большую благодарность за подношение журнала, скажите, что я одобряю всякое культурное дело, но… скажите, — перебил он вдруг себя, — какие настроения владеют теперь рабочими этой фабрики?
Неожиданный вопрос показался мне странным, да и говорить об истинных настроениях «сахариновых» коммунистов — значило бы поставить их под расстрел.
— Насколько мне известно, рабочих удручает, главным образом, продовольственный вопрос. В остальном жизнь на фабрике идет сравнительно гладко.
Ленин пристально посмотрел на меня и улыбнулся.
— Вы давно служите в Экспедиции?
— Нет, всего полгода, но к рабочим я подошла очень близко.
Предложив еще ряд вопросов относительно деятельности культурно-просветительного отдела, в каком количестве отпечатан журнал и т. п., Ленин взял со стола мой роман.
— Я читал вашу рукопись, — сказал он. — Судить о ее замысле по началу трудно, но она занятна и, если вы поведете ее дальше в том же направлении, из нее можно будет сделать хорошую вещь. Зато психологически вы с первых же шагов делаете ошибку. Видно, что автор романа знаком с революционерами только понаслышке, если заставляет своего героя, «творца мировой революции», покончить самоубийством из-за женщины, да еще «в разгар строительства нового мира». Вы мотивируете его поступок нервной болезнью, но это не оправдание. Для истинного революционера никакая женщина не может соперничать с революцией. Поэтому даже его idee fixe при нервном заболевании должна выразиться в форме, имеющей отношение к тому, что владело его мыслями и чувствами в течение всей жизни. Я вам советую переделать это. Затем, — продолжал он, улыбнувшись, — вы, кажется, хотите нарисовать будущее коммуны после мировой революции?
