После ухода коммуниста-управдома языки развязываются.
— Колька-то Еремин, слышь, в партию вошел… — прибавляется не принятое в обществе выражение.
— Чего лаешься? Сам, рази, под красным знаменем не ходишь?
— Пойдешь, коли заставят.
— И партийцем заделаешься, коли с голоду подыхаешь.
— Там дело иное. Все-таки вроде как присягу им принимаешь, под одну крышу с ними становишься.
В разговор вмешивается пожилая баба:
— Скажи, какой преподобный выискался! Видно, еще брюхо мало подвело, настоящего голоду не видал. Погоди, дойдет и до тебя черед, другое запоешь.
Посреди улицы и во дворе играют дети.
Детей в прежнем смысле слова в СССР не существует ни в каком кругу, а их игры и понятия уравнены бытом и воспитанием.
Это или «сознательные» — пионеры и комсомольцы, головы которых перегружены специфически коммунистической мудростью, или хулиганствующие, резвости и восклицаниям которых дивятся даже проезжающие мимо извозчики, как известно, в выражениях не стесняющиеся.
С бледными лицами, с папиросками в зубах эти «советские граждане» в возрасте 7–16 лет как бы гордятся своим озорством и возмущением, которое они вызывают у прохожих.
Способы развлечений зависят от степени культурности играющих, но во всех случаях излюбленными играми являются «в грабители» и «в войну красных с белыми» или «с англичанами».
Если играют во дворе, то «налетчики» врываются в квартиру, которую изображает черная лестница, и «грабитель» убивает всех жильцов, если ареной действия служит ему улица, он нападает на прохожего и раньше, чем «убить», раздевает его.
За «убийцей» образуется погоня и, настигнув, расправляется самосудом.
В «войне белых с красными» видную роль играют шпионы, к которым при поимке применяются пытки.
Какое воспитательное значение имеют подобные игры, так ярко отражавшие советский быт и нравы, говорить, конечно, излишне.
Разбой в почете; возведенный в идеал образ разбойника Стеньки Разина пленяет детское и юношеское воображение, ему как народному герою воздвигаются памятники, его именем называются заводы и улицы
[90], неведомыми авторами сочиняются, а детьми на улицах распеваются песенки вроде:
Был великий Стенька Разин,
Как и мы, душою красен;
К беднякам горел любовью,
Упился кулацкой кровью.
Или:
Военная песенка
Светит красная звезда
На деревни, города,
Тра-та, тра-та, тра-та, та,
Светит красная звезда.
Украшают нам знамена
Ни святые, ни корона,
Тра-та, тра-та, тра-та, та.
И так далее.
Не спасет и аллилуйя
Европейского буржуя,
Тра-та, и так далее.
Мир покроем мы телами
Что пурпурными коврами,
Тра-та, и так далее.
Мы своих уж перебили,
В царских тюрьмах их сгноили,
Тра-та, и так далее.
Кто идет не с нами в ногу,
Всех отправим в рай мы, к Богу,
Тра-та, и так далее.
Зачем учиться и работать, когда можно жить привольной, полной приключений жизнью, убивая и грабя «буржуев» и «кулаков» и даже уделяя часть награбленного пролетариату.
Вот слышанный мною лично разговор двух пионеров, сыновей рабочих Экспедиции, у одного из которых в руках книжка о Стеньке Разине.
— После, когда вырасту, Стенькой Разиным заделаюсь.
— Как?..
На лице товарища, услышавшего о таких блестящих перспективах, изумление и восторг.
— Да так: кулаков убивать буду, а наберу у их добра, ероплан куплю, Добролету
[91] пожертвую и сам на ем летать буду.
Я вмешалась в разговор, указав, что Стенька убивал не только кулаков, но и ни в чем не повинных людей, на что мальчик с сознанием своего превосходства над не понимающей простых истин ответил:
— Эка важность, одним поменьше, одним побольше на свете будет. Не попадайся под руку.
В другой раз в отдел зашла со своим десятилетним мальчиком местная агитаторша из рабочих, молодая красивая женщина, очень симпатичная и веселая.
— Ну кем же ты будешь, Петя, когда вырастешь? — спросил мальчика заведовавший.
— Кончу учение, пойду в агитшколу, а потом за границу, агитировать в капиталистических армиях и на фабриках, — серьезно и не без важности ответил мальчик.
— Разве это так интересно? — спросила я. — Может быть, когда вырастешь, ты захочешь быть художником или музыкантом, будешь играть здесь в оркестре, как товарищ Степанов (председатель фабкома) или в государственном театре.
— Ну-у, музыкантом!.. Чего мне в том хорошего, — пренебрежительно ответил мальчик. — Там переодеваться придется постоянно в разную одежу, бороду и усы наклеивать, — уже с детским оживлением стал описывать он перспективы своей будущей деятельности. — Револьверы тоже настоящие будут, в каждом кармане по штуке. Форму надену ихних солдат, будто ихний брат француз, либо англичанин, либо немец.
Авантюристический характер деятельности большевистских агентов захватывает детское воображение еще больше, чем разбойничьи похождения, а «новая» мораль прививается не только в школе и в комсомоле, вступление в который обязательно для желающих попасть в вузы, но ею пропитан весь окружающей быт.
Если присоединить к этому те «познания», которые за пятачок в изобилии преподаются советской прессой всем грамотным, не исключая и зачитывающихся газетами детей, то картина получится заслуживающей внимания.
— А вот Сечинский в банке, — выкрикивает на вербном торгу худенький мальчик лет девяти, протягивая прохожим стеклянную колбочку с фигуркой «чертика».
— Кто это Сечинский? — спрашиваю я, изумленная слышанным.
— Не знаете разве? Садист Гурвич, что судили недавно и прозвали Сечинским.
И маленький продавец обстоятельно рассказывает мне более чем пикантные подробности сенсационного процесса о притонах разврата.
Неблагоприятно влияющее на тираж однообразие советских газет заставляет государство прибегать для привлечения читателей к печатанию бесчисленных изобилующих нецензурными деталями процессов, поучительных не только для молодежи и детей, но иногда и для взрослых.
