Зато в такие дни газеты нарасхват, народ «просвещается, а мимоходом читает прискучившие ему до отвращения «гипнотические» статьи о мировой революции и гибели капитализма и громкие посулы грядущих благ, в получении которых он уже давно изверился, но к которым, конечно, продолжает неустанно стремиться.
Школьники, школьницы и пионеры декламируют «о буржуйном родителе»:
Себе удовольствие делал
И тем нас на свет породил,
А потом, граждане и гражданочки,
Посадивши нас в эти саночки,
Стал еще измываться:
«Вы, — говорит, — гляди у меня, братцы…
Я — отец и над вами волен,
Мое слово для вас закон,
Что захочу,
Из вас скручу.
Аминь».
Маменька и папенька
Также есть у нас,
Только нынче они стали
Нам враждебный класс.
Физическое воздействие на детей строго преследуется, и не раз прибегавшие к нему родители отвечали «за жестокость».
Заглянул как-то в отдел рабочий, которого я раньше там не встречала.
— Ну что, закончилось твое дело с сыном? — спросил заведующий.
— Да. Отроду не судился, а теперь сыночек потягал по судам.
— К чему присудили?
— На первый раз вынесли «порицание», а в другой, ежели опять что выйдет, обещали в тюрьму на три месяца посадить.
— Вот какие нынче дела творятся у нас, — обратился ко мне заведующий, — девятилетний сынишка его, — указал он на рабочего, — стал бранить мать нехорошими словами…
— Ну, а я его маленько поучил за это, — продолжал рабочий, — три таких шлепка дал, что он поганец даже голоса не подал. Так что ж вы думаете, слыхамши про свое право, возьми шельмец, да и побеги в комиссариат жалиться. Ну и поволокли в суд. Ну, да ничего, — добавил он уже со злобой, — пущай отсижу и в тюрьме, а я его еще взгрею, да так, что помиравши будет помнить, как родителей обижать.
На лице «наказанного» отца появилось выражение, заставившее предполагать, что «взгревание» может закончиться не тремя месяцами тюрьмы, а чем-нибудь и посерьезнее.
И такие случаи, и такие дети, как указанные, не единичны и не являются принадлежностью исключительно рабочих семей.
В доме моих знакомых, где еще и поныне поддерживаются старые традиции и культивируются прежние понятия о морали, три мальчика — девяти, двенадцати и пятнадцати лет. Все, конечно, волей-неволей вынуждены учиться в советских школах.
Как-то разговор с их родителями зашел о том, что приходится претерпевать матери в погоне за продуктами.
— Я все здоровье расшатала с этими поездками по деревням в морозы, но не оставлять же мне их голодными, — указала она на детей.
— Заботиться о детях должна каждая мать, — отозвался вдруг старший мальчик. — А что здоровье расшатала, так что ж тут особенного? Умирать когда-нибудь надо, а ты уже немолоденькая, довольно пожила. Вы, старики, только мешаете нам строить новую жизнь.
В другой семье мать, бывшая институтка, жаловалась мне, что ее девятилетний мальчик: «Рассердившись — бранит меня словами, которых я даже не понимаю».
В третьем случае, когда я в присутствии четырнадцатилетнего сына моей знакомой стала плохо отзываться о большевистской власти, она вдруг оборвала разговор, а по уходу мальчика сказала:
— Ради Бога, не говорите так о большевиках при Коле, я не ручаюсь, что он не донесет на вас. Я сама очень осторожна при нем.
Были и такие дети: десятилетний сын артиста Александринского театра Мгеброва
[92], как рассказывал мне его отец, «был идейным коммунистом, участвовал в Гражданской войне и, убитый на фронте, удостоился погребения на площади жертв революции в Петрограде»
[93].
«Наше будущее», — именовала детей в данной мне для «Новых искр» статье Лилина, но кто встречался близко в повседневной жизни с этим «будущим», тому делается жутко не только за него и его родину, но и за все человечество.
«Первый в мире легальный Институт висельников» — именуют СССР родители, не могущие примириться с мыслью, что бегство из дому их детей в советские учреждения (ныне особенно в «детколхозы») не преследуется, а всячески поощряется властью приемом «беглецов» на казенное иждивение, что сыновей их увлекают не подвиги героев, а карьера шпионов и разбойников, притом не романтических, почти всегда признававших душу и Бога, а тех висельников, единственной святыней которых являются материальные блага.
XLIII. Еще среди писателей
Необычайно гордящаяся созданными ею «Домами ученых», советская власть в действительности подарила этим значительно меньше, чем взяла. Притом попасть в такой «Дом» можно лишь по очереди, зависящей от соображений коммунистического начальства, и зачастую известные ученые и писатели ждут отдыха месяцами, а родственный или знакомый тому же начальству дантист, аптекарь и другие «работники умственного труда» попадают в санаторий мгновенно.
Порядки одного из таких учреждений описал гостивший там (ныне находящийся в Берлине) профессор С.:
Ты знаешь край, где властвует Державин
[94],
Но не Мурза и не царей певец,
А кто кричит, что каждый будет равен,
Что прошлому неравенству конец.
Для избранных там стол стоит отдельный,
Где потчуют их семгою, икрой;
Томись, мой друг, тоскою беспредельной:
Коль нет «руки», ты будешь там чужой.
И все же и эти избранники также, конечно, пользовавшиеся пайками КУБУ, не получали даже приблизительно того, чем владели раньше без затраты энергии и времени, требовавшихся теперь на дежурства в очередях и доставку на дом на собственных плечах мешков с мукой, сахаром и другими примитивными продуктами.
Но так как семейным все же не хватало выдаваемого, приходилось еще подрабатывать спекуляцией или пускаться на самые фантастические предприятия.
