Как золотистый плод, в осенний
день дозревший,
На землю падает среди стеблей травы,
Так я, как бы глухой, слепой
и онемевший,
Иду, не поднимая головы.
Одно – в моих зрачках, одно —
в замкнутом слухе;
Как бы изваянный, мой дух навек
затих…
Ни громкий крик слона, ни блеск
жужжащей мухи
Не возмутят недвижных черт моих.
Сперва я, как мудрец, беседовал
с веками,
Потом свой дух вернул к первичной
простоте,
Потом, молчальником, я приобщился
в Браме —
И утонул в бессмертной красоте…
Судя по всему, поэт Бальмонт действительно «утонул» в красоте индийской литературы и архитектуры. В 1912 г. поэт совершил заморское путешествие, продолжавшееся почти год. За это время он побывал в Южной Африке, Австралии, Новой Зеландии, наСамоа, Фиджи, Новой Гвинее, Яве, Суматре, Цейлоне и в Индии. «Я был совершенно счастлив, – говорил он М. Цветаевой, – два месяца я был в старой Индии». Во время путешествия он работал над переводом поэмы Ашвагхоши. Его повсюду сопровождал образ Будды. Вместе с письмами он присылал в Москву «листки дерева Бодхи, одного из тех, среди которых 2500 лет тому назад бродил царевич Гаутама, сделавшийся Буддой». Он и до этой поездки, по его словам, «мысленно путешествовал по странам через книги», но живая Индия дала ему много. Поэт получил удивительный творческий заряд, который выплеснулся в стихотворения, заметки и творческие планы. Когда в мае 1913 г. Бальмонт вернулся в Россиию, он на вопросы корреспондентов о целях его кругосветного путешествия ответил: «Я видел древнейшие буддийские храмы в Индии. В Индии мне удалось сделать большую работу – перевести русскими стихами древнюю санскритскую поэму «Жизнь Будды» поэта Асвагоши».
Двор индийского князя
Философ А. Хомяков, этот, по словам Флоренского, «самый чистый и самый благородный из великих людей новой русской истории», считал, что, по его мнению, «умственные силы человека нигде в целой Азии не развивались так богато и разнообразно, как в Индии, и нигде его деятельность не оставила по себе такого множества бессмертных памятников».
Процессия знатных особ на слонах
Но и Индия в лице некоторых ее представителей с надеждой обращала свой взор на север – к великой России. Иные молодые индусы тянулись к России как к братскому народу, стране науки и просвещения. Бенгалец Нишиканта Чаттопадхьяя писал И. П. Минаеву: «Позвольте мне сказать Вам, что, несмотря на разницу наших взглядов по вопросам политики, а также, вероятно, религии и философии, между нами должен существовать союз и сотрудничество. Вы, как я мог наблюдать, любите Индию и Индустан и все, что близко или отдаленно связано с ее языком, литературой, религией, философией и т. д. А Индия, и Вы это знаете, – для меня самое дорогое место на земном шаре. Кроме того, Вы любите науку. Истина – единственная богиня, которой я поклоняюсь и к алтарю которой я с радостью приношу все вдохновение моей юной души» (1879 г.). Известно, что и Россия посматривала на Индию (и наоборот), как на пригожую невесту, которую было бы неплохо заполучить в свою семью. Намерения были достаточно серьезные. О том свидетельствует и письмо влиятельного Дулипа Сингха к царю Александру III, где говорилось следующее: «Прежде чем осмелюсь положить перед Императорским Правительством просьбу как государей, так и народа индийского об освобождении их от их угнетателей, я полагаю необходимым заявить, что сам я не ищу никакой выгоды; я желаю только освобождения 250 000 000 моих соотечественников от жестокого британского ига и в то же время принести пользу освободителю. Если бы Императорское правительство нашло удобным употребить меня в дело, то я буду служить ему без всяких видов на какое-либо вознаграждение. Одного только позволил бы себе желать в случае счастливого освобождения Индии, допущения жить в моих родовых имениях в Пенджабе, из которых англо-индийское правительство изгнало меня, когда я еще был одиннадцатилетним ребенком, но и этого я не ставлю условием. Я желаю только посвятить остаток моей жизни интересам Императора, которого верным подданным я горячо желаю стать. Через моего близкого родственника, сердаря Нгакара-Синга, человека, хорошо известного в Пенджабе и во всей Индии, я уполномочен от большей части государей Индии прибыть в Россию и просить Императорское Правительство взять их дело в свою руку. Эти государи в совокупности располагают войском в 300 000 человек и готовы к восстанию, как только… Правительство приняло бы решение двинуться на Британскую Империю в Индостане». В этом месте видна любопытная приписка Александра III: «Этот факт интересно было бы выяснить».
Фотография сановных особ во время путешествия
Сюда же совершил в 1890–1891 гг. путешествие и цесаревич Николай, будущий царь Николай II. Имеется и редкое издание. Там описываются впечатления, пережитые путешественниками в Индии. Они впечатляют. Тут описывается небородный Ганг, память об Ашоке и Будде (Шакьямуни), Бенарес, многое иное. Показалось чрезвычайно интересным то обобщение, которое в начале труда дают авторы, сравнив две цивилизации – индскую и русскую, а заодно обе эти цивилизации с западной цивилизацией. «Но думать, будто две трети человечества, именно в силу какого-то фатализма и прирожденной косности, чуть ли не вечно немы и мертвы, чуть ли не сказали своего последнего слова на арене мирового развития и мировых событий, (думать именно так, а не иначе) противоречило бы действительному положению вещей: нам – русским особенно важно и любопытно вникнуть в несостоятельность подобного обобщения западников, ибо наше прошлое и прошлое самой типичной восточной страны (Индии) до мелочей сходны и родственны, одинаково смутны и печальны в материальном отношении, в совершенно равной мере заключают в себе залог обновленного будущего и уверенной борьбы за свои исконные права. Согласиться с тривиальной европейской точкой зрения на инородческие миры – значит подписать жалкий приговор самим себе как государству и как племени с преобладающими над всем остальным мистически окрашенными высокими идеалами. Там, за Алтаем и за Памиром, та же неоглядная, неисследованная никакими еще мыслителями, неосознанная допетровская Русь с ее непочатой ширью предания и неиссякающей любовью к чудесному… Сближение туземцев Индии с русским простонародьем многим (могло бы показаться) тенденциозным, почти невероятным или просто-напросто фантастическим».
Храм Махабодхи в Бодхгайе
Случайное подтверждение того, что не одному автору очерка эта аналогия бросилась в глаза, были и те откровения, которые он нашел в купленной им в Индии трехтомной книге епископа Хебера, изданной тогда, когда о наступательном воссоединении русских с Азией еще и не думали… Заметки названного автора относятся к двадцатым годам XIX века. Они сделаны после его посещения России. Проехав от столицы до южных границ, оставаясь под неизгладимым впечатлением церквей и палат Кремля, подобие коих ему чудилось в той же Индии при виде тамошних колоссальных сооружений, он писал: «Духом старой Москвы повеяло на Хебера, лишь только он вступил на бенгальскую почву. Раджпутские и маратские вершники (верховые), сопровождавшие его в течение официальных передвижений по гигантской епархии, показались ему схожими с кубанским казачеством: видно, недаром в Индостане принято именовать «козаками» тамошних смелых конных, а то и пеших воинов… Без сомнения, чем глубже всматриваешься в индийскую историю и в индивидуальные качества населяющих полуостров рас, тем (отчетливее выглядят некоторые тезисы) об этой стране, вызывающей в нас все больший и больший как бы инстинктивный интерес. Разве что вдобавок понятия «Россия» и «Восток», – подразумевая под этим всю совокупность культурных особенностей ислама, браманизма, буддийских разветвлений, конфуцианства и т. п. – поставлены будут историософами в одну органически цельную группу жизненно стойких народов, (всем им присуще) одинаково резкое отличие их от западных наций…» Авторы отметили, что некогда на Русь и на Индию (как на братьев по оружию) стал наступать грозный Туран, двигавший на обе страны «свои варварски-хищные орды».
