Естественные смерти знаменитого человека или просто должностного лица стали настолько редкими, что историки заносили их, как события особого интереса, на память веков. Смерть стольких невинных и почтенных граждан казалась меньшим бедствием, чем наглость и соблазнительное счастье его доносчиков и убийц. Чуть ли не каждый день доносчик, личность которого была священна и неприкосновенна, торжественно входил во дворец казненного и получал его богатое наследство. Все они украшали себя знаменитыми именами, называли себя Коттой, Сципионом, Регулом, Сервием Севером. Желая сделать свой дебют известным, некий Серен поднял обвинение в контрреволюции против своего старого отца, уже изгнанного; после этого он стал гордо называть себя Брутом. Каковы были обвинители, таковы и судьи: суд, задача которого охранять жизни и имущества, превратился в бойню, где все, что носило имя казни и конфискации, было не чем иным, как грабежом, убийством“.
Камиль Демулен не ограничивался нападками на революционное диктаторское управление; он требовал его уничтожения; он предлагал, как единственное средство окончить революцию и умиротворить все партии, учредить Комитет милосердия. Его журнал имел большое влияние на общественное мнение, поднимая в известной степени смелость и давая надежду. Со всех сторон только и слышалось: читали ли вы „Старый кордельер“. В то же время Фабр д'Эглантин, Лакруа и Бурдон из Уазы подбивали Конвент сбросить с себя иго комитета. Они старались соединить Гору с правой, чтобы восстановить свободу и полное значение Собрания.
Не рассчитывая сразу справиться со всемогущими комитетами, они старались уничтожить их постепенно; только этим путем и на самом деле можно было рассчитывать чего-нибудь добиться. Следовало добиться перемены в общественном мнении и тем ободрить Собрание, получив нравственную поддержку против революционной силы и противопоставя твердую власть Конвента влиянию и власти комитетов. Монтаньяры-дантонисты старались отдалить Робеспьера от прочих децемвиров; Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа и Сен-Жюст казались им бесконечно преданными системе террора; Барер держался ее по слабости, Кутон — из преданности к Робеспьеру. Дантонисты думали привлечь Робеспьера на свою сторону, благодаря его дружбе с Дантоном, любви к порядку, строгому образу жизни, публичному исповеданию добродетели и, наконец, благодаря его гордости. Он защищал семьдесят три арестованных депутата Жиронды против комитета якобинцев; он осмеливался напасть на Клоотса и Эбера, как на крайних революционеров, и заставил Конвент декретировать поклонение Верховному Существу. Робеспьер обладал самой громадной популярностью; он был как бы руководителем республики и диктатором общественного мнения; привлекая его на свою сторону, дантонисты надеялись прикончить с комитетами и Парижской коммуной, не повредив этим делу революции.
Дантон виделся с Робеспьером после возвращения из Арси-сюр-Об; казалось, они сговорились между собой, и Робеспьер даже защищал его от нападок якобинцев. Робеспьер читал и исправлял „Старого кордельера“, одобряя, по-видимому, этот журнал. В то же время он стал держаться умеренных взглядов, что взволновало всех, кто составлял революционное правительство или его поддерживал. Бийо-Варенн и Сен-Жюст открыто одобряли политику комитетов. Говоря о Робеспьере, Демулен выразился: „Он так много о себе думает, что носит голову на плечах с таким видом, будто это Святое причастие“. — „А я, — возразил Сен-Жюст, — заставлю его носить голову наподобие святого Дионисия“
[42]. Колло д'Эрбуа, уезжавший по поручению Конвента, между тем вернулся в Париж. Он покровительствовал партии анархистов, и его возвращение придало ей снова утерянную было храбрость. Якобинцы вычеркнули Камиля Демулена из своих списков, а Барер от лица правительства напал на него в Конвенте. Он не пощадил и Робеспьера; его обвиняли в умеренности, и толпа на сходках роптала против него.
Влияние его, однако, было громадно, и ни одна партия не могла не только победить, но даже напасть на другую без его помощи; обеим партиям приходилось у Робеспьера заискивать. Пользуясь таким выгодным положением, Робеспьер держался между двумя партиями, не склоняясь окончательно ни к одной и стараясь победить их вождей одного за другим.
Теперь он решился пожертвовать Коммуной и анархистами, а комитеты — Горой и умеренными. Произошло соглашение; Робеспьер выдал Дантона, Демулена и их друзей членам Комитета, а эти, в свою очередь, выдали ему Эбера, Клоотса, Шометта, Ронсена и их близких. Покровительствуя партии умеренных, Робеспьер этим подготовил гибель анархистов и, таким образом, добился двух целей, удовлетворявших его гордости и желанию господствовать: он уничтожил опасную партию и оградил себя от соперничавшей с ним революционной знаменитости.
К этим партийным соображениям присоединилась еще одна забота об общественном спасении. Видя всюду всеобщее ожесточение против республики и далеко не окончательную ее победу, комитеты не считали своевременным мир ни с Европой, ни с внутренними мятежниками, а продолжать войну без диктатуры им казалось невозможным. К тому же они считали эбертистов партией непристойной, развращавшей народ и помогавшей водворением анархии иностранцам, а дантонистов партией, политическая бесцветность и безнравственная частная жизнь которой возбуждали разговоры и наводили тень на всю республику. Правительство устами Барера предложило собранию продолжение войны еще с большей настойчивостью, чем прежде, а Робеспьер несколькими днями позже потребовал поддержки революционного правительства. Перед этим в Клубе якобинцев он говорил против журнала „Старый кордельер“, поддерживаемого им прежде. Вот его подлинные слова:
„Извне нас окружают тираны, внутри приверженцы тирании составляют заговоры и будут этим заниматься до тех пор, пока не лишатся надежды на совершение этого преступления. Надо подавить внутренних и внешних врагов революции или погибнуть вместе с ней. При таком положении дел первой задачей нашей политики должно быть управление народом с помощью разума, а врагами народа — с помощью ужаса. Если двигательной пружиной народного правления в мирное время служит добродетель, то во время революции должны служить в одно и то же время и добродетель, и ужас, — добродетель, без которой страх пагубен, и ужас, без которого добродетель бессильна. Обуздайте врагов свободы страхом, и вы будете правы, ибо вы основатели республики. Революционное правление есть деспотизм свободы, направленный против тирании“.
В той же речи Робеспьер заявил, что обе партии, как умеренных, так и крайних революционеров, желают погубить республику. „Они идут — сказал он, — под разными знаменами и разными дорогами, но к одной и той же цели: эта цель — уничтожение народного правления, гибель Конвента и торжество тирании! Одна из этих партий толкает нас к слабости, другая к крайности“. Таким образом, Робеспьер подготовлял умы к осуждению обеих партий, и его речь, одобренная без прений, была разослана во все народные общества, ко всем властям и по всем войскам. После этих первых проявлений вражды Дантон, не прерывавший сношений с Робеспьером, потребовал у него свидания; оно произошло у Робеспьера, но оба были настроены холодно и недружелюбно. Дантон горячо жаловался, а Робеспьер держался осторожно и скрытно. „Я знаю, — говорил Дантон, — всю ненависть ко мне Комитета, но я не боюсь ее“. — „Вы ошибаетесь, — сказал Робеспьер, — против вас нет никаких дурных намерений, но лучше было бы вам объясниться“. — „Объясниться, объясниться, — возразил Дантон, — но для этого нужно доверие“, — и, видя омрачившееся при этих словах лицо Робеспьера, он прибавил: „Без сомнения, надо обуздать роялистов, но мы должны наносить только полезные для республики удары, а не смешивать невинных с виновными“. — „А кто сказал вам, — возразил с колкостью Робеспьер, — что кто-нибудь погиб безвинно?“ Дантон повернулся тогда к сопровождавшему его другу и сказал с горькой насмешкой: „Что ты на это скажешь? Никто не погиб безвинно?“ После этих слов они разошлись; ни о какой дружбе между ними не могло быть больше и речи. Несколько дней спустя Сен-Жюст взошел на трибуну и более чем когда-либо угрожал всем диссидентам, как умеренным, так и крайним. „Граждане, — говорил он, — вы сами пожелали республики; если теперь вы не примете все то, что ее составляет, она похоронит весь народ под своими развалинами. Республика требует уничтожения всего, что ей враждебно. Виноваты перед республикой те, кто сочувствует заключенным, кто не стремится к добродетелям и не хочет террора. Чего добиваются те, кто не считает добродетель необходимой для счастья (анархисты)? Чего хотят те, кто не желает террора против людей вредных (умеренные)? Чего хочет тот, кто рыщет по площадям и по другим публичным местам, чтобы дать себя заметить и заставить говорить о себе: видишь, вот идет такой-то (Дантон)? Все эти люди погибнут; погибнут все, гоняющиеся за успехом, принимающие растерянный вид и выдающие себя за патриотов, чтобы быть подкупленными иностранцами или получить место от правительства; погибнут люди снисходительные, желающие спасти преступников, погибнут друзья иностранцев, желающие принять строгость против защитников народа! Уже приняты все меры, чтобы завладеть виновными: они окружены со всех сторон. Возблагодарим гений французского народа за то, что свобода вышла торжествующей из величайшего покушения, когда-либо замышлявшегося против нее. Развитие этого обширного заговора, ужас, им внушаемый, и меры, вам против него предложенные, избавят республику и землю от всех заговорщиков!..“
