Глава IX
От смерти Дантона, в апреле 1794 г., до 9 термидора (27 июля 1794 г.)
Усиление террора; его причина. — Системы демократов; Сен-Жюст. — Всемогущество Робеспьера. — Праздник Верховного Существа. — Кутон представляет закон 22 прериаля, преобразовывающий Революционный трибунал, смятение, дебаты и, наконец, подчинение Конвента. — Деятели комитетов разъединяются; одну партию составляют Робеспьер, Сен-Жюст и Кутон; другую — Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа, Барер и члены Комитета общественной безопасности. — Поведение Робеспьера; он перестает ходить в Комитет и старается опираться исключительно на якобинцев и Парижскую коммуну. — 8 термидора; Робеспьер требует обновления состава комитетов, но не добивается этого. — Заседание 9 термидора; Сен-Жюст разоблачает действия комитетов; Тальен его прерывает; Бийо-Варенн жестоко нападает на Робеспьера; общее озлобление Конвента против триумвиров; арест их. — Коммуна восстает и освобождает заключенных. — Опасности, которым подвергается Конвент, и его мужество; он объявляет мятежников вне закона — Секции принимают сторону Конвента — Поражение и казнь Робеспьера и инсургентов.
Прошло четыре месяца со времени падения партии Дантона; за это время власть комитетов ничем не сдерживалась, и никто не помышлял даже ей противиться. Единственным средством правления сделалась смерть, и республике пришлось пережить период ежедневных систематических казней. Были придуманы особые заговоры, якобы на самом деле происходившие по тюрьмам, переполненным в силу закона о подозрительных, и темницы, при посредстве закона 22 прериаля, который можно было бы назвать законом обязательного осуждения, были быстро очищены; одновременно с изданием этого нового закона повсюду в департаментах комиссары Горы были заменены людьми, преданными Комитету общественного спасения, и с этих нор на западе стали действовать протеже Бийо-Варенна — Каррье, на юге протеже Кутона — Менсе, а на севере протеже Робеспьера — Жозеф Лебон. К прежде в Лионе и Тулоне примененному уже уничтожению целыми массами врагов демократической диктатуры при помощи расстреливания картечью теперь прибавились ужасы казней гильотиной в Аррасс, Париже и Оранже и массовое бросание в воду заключенных в Нанте.
Если бы этот пример заставил людей познать ту истину, что на благо человечества должна стать общепризнанной, а именно, что в революции все зависит от первого отказа и от первой борьбы! Чтобы реформа прошла спокойно, необходимо, чтобы ей не оказывали противодействия; иначе неизбежно возгорится гражданская война, и революция только сильнее распространится, ибо весь народ придет в движение на ее защиту. Раз общество потрясено в самых своих основаниях, победителями несомненно и неизбежно останутся те, кто смелее всех других, и вместо умеренных и мудрых преобразователей распоряжаются всегда преобразователи наиболее крайние и непреклонные. Рожденные борьбой, они только в ней ищут и поддержки: одной рукой они сражаются за свое господство, а другой основывают систему, чтобы это господство упрочить. Они убивают во имя своего спасения, во имя своих доктрин и для мотивирования этих убийств, которыми они защищают свою диктатуру, они выставляют все, что только есть на земле святого: добродетель, человечество, народное благо… Пока они не выдохнутся и не падут, все гибнет перед ними без всякого разбора, гибнут одинаково и противники, и приверженцы реформ; буря уносит и разбивает о революцию всю нацию. Посмотрите, что сталось в 1794 г. с людьми 1789 г.; они также погибли в общем крушении. Выход на поле битвы одной партии вызвал туда и все другие, и все они, как и первая, оказались в конце концов последовательно побежденными и уничтоженными: первыми погибли конституционалисты, за ними жирондисты, монтаньяры и, наконец, сами децемвиры. Кровопролитие при этом с каждым поражением становилось все сильнее, система тирании все более жестокой. Децемвиры только потому были самыми безжалостными, что они были последними.
Комитет общественного спасения ввиду угрожающего положения, занятого Европой, а также ввиду ненависти, питаемой к нему всеми побежденными партиями, полагал, что ослабление жестокостей поведет к его гибели; он стремился зараз и сдержать своих врагов, и от них отделаться. „Только мертвецы не возвращаются“, — говорил Барер. „Чем больше выпота у общественного организма, тем он становится здоровее“, — прибавлял Колло д'Эрбуа. Децемвиры, однако, никак не предполагали, что их дни сочтены, и стремились основать демократию, видя в ее установлениях гарантию для того времени, когда им можно будет отказаться от казней. Они с таким фанатизмом веровали в некоторые социальные теории, с каким известным религиозным воззрениям верили милленарии
[44] Английской революции. Между ними и милленариями вообще можно найти много общего: одни во всем исходили от народа, как другие от Бога; одни желали самого полного политического равенства, как другие равенства в смысле Евангелия; одни стремились к царству добродетели, как другие к царству святых. Человеческая природа всегда и повсюду идет до крайних пределов и в религиозную эпоху производит христианских демократов, а в эпоху философскую — демократов политических.
Робеспьер и Сен-Жюст начертали план этой демократии и в своих речах выяснили главные ее основания. Они желали изменить нравы, дух и привычки Франции; они стремились создать из нее республику, наподобие древних. Они надеялись установить господство народа, создать должностных лиц, не обуянных гордостью, и граждан, не имеющих пороков, восстановить братские взаимные между гражданами отношения, поклонение добродетели, простоту обхождения, чистоту и строгость нравов. В речах всех докладчиков Комитета, а в особенности в речах Сен-Жюста и Робеспьера, так и пестрят сакраментальные слова этой секты: свобода и равенство в управлении республикой, нераздельность для ее формы, общественное спасение, как основание для ее защиты и сохранения, добродетель, как ее идеал, Верховное Существо, как предмет поклонения. Что же касается граждан, то символом веры для них должны были быть: братство в обыкновенных отношениях, честность в поведении, здравый смысл для руководства умственной жизнью, скромность для общественной деятельности, которую они должны были направлять исключительно к пользе государства, а не своей личной выгоде. Нельзя идти дальше в фанатизме. Изобретатели этой системы вовсе не смотрели на то, насколько она удобоприменяема; они считали ее справедливой и естественной, и этого было им довольно для того, чтобы, получив власть в свои руки, вводить ее насильственно. Из всех приведенных нами сакраментальных слов партии мы не найдем ни одного, на основании которого не были бы осуждены или целая партия, или по крайней мере отдельные лица. Роялистов и аристократов преследовали во имя свободы и равенства, жирондистов во имя нераздельности; Филиппо и Камиля Демулена вместе с другими столь же умеренными людьми — во имя общественного спасения; Шометта, Анахарсиса Клоотса, Эбера и всю анархистскую и атеистическую партию во имя Верховного Существа; Шабо, Базира, Фабра д'Эглантина во имя честности; Дантона во имя добродетели и скромности. В глазах фанатиков эти нравственные преступления столь же содействовали гибели осужденных, как и те заговоры, в которых их обвиняли.
