Ссоры между двумя партиями становились с каждым днем все более жестокими, и Париж превратился в поле битвы, где успех той или другой партии зависел от силы оружия. Подобному состоянию беспорядка и военных действий следовало положить конец; партии были слишком обуяны страстями и злобой и не могли и думать о каком-либо соглашении; выход был исключительно в победе одной из них. Термидорцы имели больший успех, и победа клонилась на их сторону. На другой день после заседания народного общества, на котором Бийо произнес свои слова о пробуждении льва, в Париже произошло сильное волнение. Народ хотел взять приступом Клуб якобинцев. По улицам раздавались крики: „Обширный заговор якобинцев! Якобинцы вне закона!..“ Одновременно с этими тревожными событиями шел суд над Нантским революционным комитетом. Комитет оправдывался, указывая на то, что он исполнял только кровавые приказания Каррье. Это побудило Конвент назначить расследование поведения Каррье. Каррье была дана возможность оправдаться раньше, чем был отдан приказ об его аресте. Он оправдывал свои жестокости жестокостями вандейцев и опьяняющим неистовством гражданских войн. „Когда я действовал, — говорил он, — в воздухе, казалось, еще стояли звуки гражданских песнопений тех двадцати тысяч мучеников, которые посреди пыток повторяли: „Да здравствует республика!“ Чувство человечности совершенно притуплялось среди ужасных событий и, конечно, не могло возвысить своего голоса. Как поступили бы на моем месте те, кто теперь ополчается на меня? Я спас в Нанте республику; я все время жил исключительно для моего отечества и я сумею и умереть за него…“ Из пятисот принимавших участие в голосовании депутатов 498 вотировали за обвинение Каррье, а двое подали свои голоса за то же, но условно.
Якобинцы, видя, что их враги, начав с низших агентов, теперь добираются до самих представителей народа, сочли себя окончательно погибшими. Они сделали попытку поднять чернь не столько ради спасения Каррье, сколько ради того, чтобы поддержать все более и более угрожаемую всю свою партию. Они получили, однако, отпор от золотой молодежи и от секционеров, явившихся в их заседания с целью уничтожить Клуб якобинцев. Произошла довольно упорная схватка. Осаждающие камнями побили окна, выбили двери и после некоторого сопротивления со стороны якобинцев разогнали их клуб. Члены клуба принесли жалобу на насилие Конвенту. Конвент поручил Ребелю составить по этому поводу доклад. Доклад был неблагоприятен для якобинцев. „Где была создана тирания, — сказал он, — как не у якобинцев? Где она нашла себе помощников и поборников? — У якобинцев. Кто покрыл всю Францию трауром, вселил отчаяние в семейства, покрыл землю республики Бастилиями, сделал революционное правительство всем ненавистным, кто создал такие условия жизни, что никакой невольник не променял бы своих оков на свободную жизнь во Франции? Кто же, как не якобинцы? Кто сожалеет о том отвратительном режиме, при котором нам приходилось жить? — Все якобинцы. Если у вас в настоящую минуту не хватит смелости сказать, что вы против них, то у вас нет больше республики, нет ее, потому что она несовместима с якобинцами!..“ Конвент закрыл на время Клуб якобинцев, надеясь очистить и преобразовать его. Сразу закрыть клуб навсегда Конвент не решился. Якобинцы, несмотря на постановление Конвента, с оружием в руках собрались на месте своих заседаний; те самые приверженцы партии термидора, что уже раз осаждали их, снова произвели на них нападение. Они окружили клуб с криками „Да здравствует Конвент!“ и „Долой якобинцев!“ Якобинцы приготовились к защите; с криками „Да здравствует республика!“ они покинули свои места, овладели дверями и сделали вылазку. Сначала им удалось захватить нескольких пленных, но йогом, раздавленные численностью противников, они уступили и удалились. При этом им пришлось пройти через ряды победителей, которые, обезоружив их, затем осыпали оскорблениями, издевательствами и даже побоями. Описанное нами незаконное предприятие сопровождалось всеми теми излишествами, которыми отличается всегда партийная борьба.
На следующий день в клуб явились комиссары Конвента, закрыли его, наложили печати на списки и делопроизводство, и с этого момента якобинское общество перестало существовать. Эта народная корпорация наложила пятно на всю революцию, но в то же время именно благодаря ей было сделано столько, когда ради отражения нашествия всей Европы власть была передана в руки народа, и именно она дала республике энергию, необходимую для ее защиты; она сыграла свою роль и теперь могла только мешать установлению нового порядка вещей.
Положение дел совершенно изменилось. Существовала насущная необходимость заменить диктатуру свободой. Революция была спасена, надо было возвращением к основанному на законах режиму освятить ее принципы и достигнутые результаты. Такая чрезмерная и чрезвычайная власть, как конфедерация клубов, должна была найти свой конец в падении партии, ее поддерживавшей, а эта партия должна была окончить свое существование вместе с теми обстоятельствами, которые вызвали ее к жизни.
Каррье был судим Революционным трибуналом без перерывов и вместе с большинством своих сообщников был осужден. Еще до окончания суда над ним в Конвент были возвращены 73 депутата, исключенные из него за протест против 31 мая. Депутат от Дуэ, Мерлен, потребовал их возвращения от имени Комитета общественного спасения. Его доклад был встречен аплодисментами, и все 73 изгнанных депутата вскоре заняли свои места в Конвенте. Эти депутаты, в свою очередь, потребовали возвращения всех депутатов, объявленных вне закона, но в этом требовании они встретили серьезную оппозицию. Члены партии термидора и новых комитетов побоялись, как бы в этом прощении не было усмотрено осуждение вообще революции. Они боялись, сверх того, ввести новую партию в Конвент, и без того недостаточно единодушный; они видели в этих объявленных вне закона депутатах неумолимых врагов, которые могли бы произвести в отношении партии термидора такую же реакцию, какая была произведена ими самими против прежних комитетов. Предложение 73-х было поэтому с жаром отвергнуто, а Мерлен даже сказал по этому поводу: „Неужели вы желаете открыть двери Тампля?“ В Тампле содержался молодой сын Людовика XVI, а жирондисты ввиду последствий 31 мая смешивались в одно с роялистами. К тому же 31 мая все еще фигурировало рядом с 10 августа и 15 июля в ряду славных революционных дней. Движению назад оставалось сделать еще несколько шагов, чтобы возвратиться к этому времени. Республиканская контрреволюция смогла вернуться от 9 термидора 1795 г. к 3 октября 1793 г., т. е. ко дню ареста 73-х, но не к 2 июня 1793 г., дню ареста 22-х. После низвержения Робеспьера и комитетов ей надо было напасть на Марата и Гору, а для этого необходимо было при той правильности, с которой следовало контрреволюционное течение, еще несколько месяцев.
Партия термидора продолжала пока что уничтожение системы триумвиров. Был отменен декрет об изгнании священников и знати, — декрет, создавший во время террора два класса людей, безусловно осужденных законом за одну принадлежность к этим классам; был уничтожен так называемый максимум, и этим прекращением тирании в торговых делах партия весьма рассчитывала восстановить упавшее доверие. Вообще все усилия были приложены к тому, чтобы заменить деспотический гнет Комитета общественного спасения самой полной и великодушной свободой. Эпоха эта была ознаменована, кроме того, полной свободой и независимостью прессы, восстановлением христианского культа и отказом от имуществ, конфискованных у федералистов во время владычества комитетов. Это была полная реакция против революционного правительства; вскоре она коснулась Марата и Горы. После 9 термидора явилось желание противопоставить Робеспьеру какую-либо другую республиканскую знаменитость, и для этого был выбран Марат. Ему была воздана честь быть похороненным в Пантеоне, честь, присужденная еще при Робеспьере, но все время со дня на день откладывавшаяся. Как только это было исполнено, начались гонения на память этого чудовищного демагога. Бюсты его находились в Конвенте, в театрах, на площадях, в залах для общественных собраний. Золотая молодежь разбила бюст, находившийся в театре Фейдо. Это происшествие вызвало нападки Горы, но Конвент декретировал, что никакой гражданин не может быть почтен погребением в Пантеоне, и бюст его не может быть поставлен в зале Конвента ранее истечения десяти лет с его смерти. Бюст Марата был убран из зала Конвента; это вызвало большое брожение в предместьях, и потому секции, обычная опора Конвента, явились на помощь и продефилировали через зал заседаний. Против Дома Инвалидов помещался памятник, изображавший гору, на вершине которой стояла колоссальная статуя Геркулеса, попирающего гидру. Секция хлебного рынка потребовала уничтожения этой статуи. Левая Конвента попробовала протестовать против этого. „Этот гигант, — сказал один из членов ее, — представляет собой изображение силы народа“. — „Я вижу только гору, — отвечал ему другой, — а Гора ведь — это всегдашний протест против равенства“. Слова эти были покрыты аплодисментами; они так подействовали на Конвент, что он решил исполнить просьбу и уничтожить памятник победы и владычества одной из партий.
