Только после этих событий совершилось возвращение изгнанных конституционалистов; незадолго перед тем был отменен декрет, ставивший их вне закона. Инар и Луве письменно просили Конвент восстановить их в их правах; просьбу их колебались исполнить, постоянно указывая на последствия 31 мая и мятеж в департаментах. „Я оскорбил бы Национальный конвент, — сказал Шенье, выступивший на их защиту, — если бы восстановил перед глазами его членов призрак федерализма, служивший главным обвинительным пунктом против ваших коллег. Говорят: они бежали, они спрятались. Так вот в чем их вина! Но насколько бы послужило к благу республики, если бы многие совершили такое преступление! Надо жалеть, что не нашлось достаточно глубоких пещер, чтобы сохранить на пользу отечества глубокомыслие Кондорсе и красноречие Верньо. Зачем 10 термидора гостеприимная земля не возвратила эту группу энергических людей и добродетельных республиканских патриотов? Бояться планов мести со стороны этих людей, раздраженных несчастьем! Да ведь в тех несчастьях, что им пришлось перенести, они научились только оплакивать людские заблуждения! Ни Кондорсе, ни Рабо Сент-Этьен, ни Верньо, ни Камиль Демулен не нуждаются в кровавых жертвоприношениях; не гекатомбами можно успокоить их тени!“ Левая отвергла предложение Шенье. „Приняв предложение, — сказал Бьентаболь, — мы разбудим все дремлющие страсти. Если мы осудим 31 мая, то мы вынесем обвинение 80 000 человек, в нем принимавшим участие“. — „Постараемся уберечься, — возразил ему Сьейес, — от смешения дела тирании с делом принципов. Когда в роковые дни 31 мая и 2 июня люди, найдя себе поддержку в подчиненной, но соперничавшей с нами власти, пришли к тому, что совершили величайшее из преступлений, то это было уже не делом патриотизма, а посягательством тирании; с этой эпохи Конвент все время оставался угнетенным, большинство было придавлено, а меньшинство предписывало свои законы. Настоящая сессия Конвента подразделяется на следующие три совершенно друг от друга отличные эпохи; до 31 мая угнетение Конвента народом; до 9 термидора угнетение народа Конвентом, тиранизированным в свою очередь; наконец, начиная с 9 термидора, наступает царство справедливости, ибо Конвент вступил во все свои права“. Сьейес требовал возвращения всех членов Конвента как залог восстановленного согласия в Собрании и спасения республики. Мерлен внес предложение от имени Комитета общественного спасения призвать этих изгнанных членов тотчас же. Предложение это было принято, и на свои прежние места возвратились Инар, Луве, Ланжюине, Кервелеган, Анри ла Ривьер, Ларевельер-Лепо, Лесаж, словом, все, кто из 22-х, подвергшихся опале, пережил 18-месячное изгнание; вот все, что осталось к этому времени от блестящей и несчастной Жиронды. Возвращенные депутаты примкнули в Конвенте к умеренной фракции, которая мало-помалу тут образовывалась из остатков различных партий. Вместе соединялись прежние враги, забывая свою вражду и свое соперничество в погоне за властью, так как теперь у них были одни намерения и одни интересы. Это было началом примирения между всеми теми, кто, в противоположность роялистам, желал республики, а в противоположность ярым революционерам — удобоприменяемой и основанной на законах конституции. Теперь были отменены все меры, когда-либо принимавшиеся против федералистов, и жирондисты стали во главе республиканской контрреволюции.
Между тем Конвент, увлеченный реакционерами, впал в своем стремлении к правосудию и желании все исправить и за все наказать в излишество. Было бы самым благоразумным, хотя и трудным, по уничтожении режима децемвиров провозгласить полное забвение всего прошлого и закрыть пучину революции, бросив в нее несколько искупительных жертв. Только полная безопасность вызывает успокоение, а единственно при успокоении возможна свобода. Следуя снова прежним путем, неизбежно под влиянием отвращения к совершенным преступлениям должны были проявиться страсти и злоба за испытанные страдания, такой образ действий только перемещал в другую сторону насилие. До сих пор буржуазию приносили в жертву толпе и купцов покупателям; теперь началось как раз обратное. Ажиотаж заступил место максимума, доносчики из среднего класса — доносчиков из классов низших. Все, кто принимал какое-либо участие в диктаторском правлении, подверглись преследованию с самым крайним ожесточением. Секции, служившие оплотом буржуазии, потребовали разоружения и наказания членов их революционных комитетов, составленных из санкюлотов. Против террористов, к которым с каждым днем причисляли все больше и больше людей, поднялся всеобщий крик мести. Департаменты слали доносы на всех бывших проконсулов, и этим вносилось отчаяние в партию, достаточно еще многочисленную, но уже лишенную власти и потому не опасную, ибо партии грозили нескончаемые и не знающие предела притеснения.
Боязнь изгнания и много других причин подготовили партию эту к восстанию. Во всей Франции был голод. Потребление продуктов труда, а следовательно, и применение его сильно во время революционной эпохи упали, ибо богатые классы находились в заточении, а классы бедные — в опеке; отмена максимума вызвала жестокий кризис, и им воспользовались купцы и фермеры, вознаграждая себя за ранее поневоле понесенные убытки высокими ценами на вырабатываемые и продаваемые ими продукты. К довершению затруднений ассигнации потеряли всякий кредит, и цена на них падала с каждым днем; выпущено же их было более чем на 8 миллиардов. Ассигнации спустились до цены в 15 раз низшей, чем их нормальная стоимость; привела к этому неверность их обеспечения (национальные имущества были сильно обеспечены революционными конфискациями), недостаток доверия буржуазии, купцов да и вообще всех граждан и слишком большая продолжительность революционного правления, на которое среднее сословие смотрело как на нечто переходное. Ассигнации принимались в платежи с большими затруднениями, а звонкую монету еще имевшие ее, по мере того, как на нее становился больший спрос и как бумажные деньги падали в своем курсе, выпускали все труднее и труднее. Народу не хватало съестных припасов, и он, имея даже ассигнации, не был в состоянии их себе приобрести; это не могло не повергнуть его в отчаяние; в своем положении он винил купцов, фермеров и вообще собственников и не мог без сожаления вспомнить, что при владычестве Комитета общественного спасения у него было в изобилии хлеба и он обладал в полной мере властью. Для снабжения провизией Парижа Конвент назначил особый Продовольственный комитет; комитету этому удалось, однако, да и то с большим трудом и громадными издержками, ввозить ежедневно всего по 15 000 мешков муки, едва достаточных для прокормления такого большого города. Народу приходилось простаивать целыми толпами иногда по 12 часов кряду перед дверями булочных в ожидании того фунта скверного качества хлеба, который полагался каждому обывателю, и он не мог не роптать и не жаловаться. Народная молва прозвала председателя комитета продовольствия Буасси д'Англа — Буасси-Фаминь, т. е. Буасси-Голод. Таково было состояние доведенной до отчаяния и фанатической толпы в то время, как шел суд над ее прежними вождями.
Через короткое время после возвращения в Конвент жирондистов, а именно 12 вентоза, Конвент декретировал арест Бийо-Варенна, Колло д'Эрбуа, Барера и Вадье. Суд над ними Конвента должен был начаться 3 жерминаля. 1-го числа того же месяца (20 марта 1795 г.), бывшего праздничным днем декады и днем секционных собраний, сторонники только что названных депутатов намеревались организовать восстание для воспрепятствования суда над ними; на их стороне были внешние секции предместий Сент-Антуан и Сент-Марсо. Отсюда заговорщики, отчасти как просители, отчасти как бунтовщики, отправились в Конвент, чтобы потребовать от него хлеба, Конституции 1793 г. и освобождения арестованных патриотов. Навстречу им попались несколько молодых людей; их бросили в бассейны Тюильрийского сада. Быстро, однако, разнеслась весть о том, что Конвенту угрожает опасность и что якобинцы желают освободить своих вождей; тотчас же явилась золотая молодежь в сопровождении 5000 граждан из внутренних секций с целью разогнать восставшие предместья и охранять Конвент. Конвент, в свою очередь, узнав об угрожающей ему опасности, восстановил по предложению Сьейеса действие прежнего охранительного закона под именем закона высшей полиции.
