А идише коп
Обычно, когда хотят похвалить умственные способности какого-нибудь человека еврейской национальности, говорят о нем: «А идише коп» — «еврейская голова». Ни у говорящего, ни у слушающего нет никаких сомнений, что это высшая похвала, что человек этот очень умен, способен разбираться в изменяющейся обстановке и принимать единственно правильное решение. О гражданине добросердечном и отзывчивом скажут «а идише харц».
— Яков Исаакович вам помог?
— Ой, дай ему Бог здоровья! А идише харц!
Или вариант:
— Человек надежный?
— А вадэ! А ид! Несомненно! Это же еврей!
Но глубоко заблуждается тот, кто подумает, что разбираемое нами слово всегда носит исключительно положительный характер. Я не имею в виду антисемитов, для которых определение «еврейский» имеет смысл столь отрицательный, что как бы противостоит слову «человеческий». (Для придания этому определению умеренно положительного оттенка используется сложная конструкция «хотя и еврейский», что показывает даже некоторое удивление: «Во, смотри-ка, еврей, а туда же, типа ничего…») Нет, автор разбирает случаи, когда в самых что ни на есть еврейских устах знак «+» резко вдруг меняется на решительный «−».
Спросите у пожилой женщины из тех, кто еще с идишем в ладах, что она так злится, чистя, скажем, картошку.
— А! — ответит она. — А идишер мессер!
И тут не следует переводить сказанное ею дословно как «еврейский нож», хотя именно так дословно она и выразилась.
Переводить следует как «нож никуда не годится, он не режет, он безнадежно затупился, а с них разве можно помощи ждать? И т. д.». («С них» — от мужа, сына, зятя — ненужное зачеркнуть.)
Как-то автор этих строк пришел в гости к своей знакомой — очень приятной даме. Стоило ему сесть на диван, как к нему на колени прыгнула пушистая кошечка. Автор — то есть я — почесал кошечку за ухом. Та замурлыкала, как-то очень уютно устроилась, так что согнать ее не представлялось возможным, хотя чай пить стало неудобно. Хозяйка, увидев, что кошка мне понравилась, заметила, что животное это очень деликатное и ласковое. И чтобы усилить описание положительных черт кошки, добавила на идише: «А идише кецеле!» Что дословно, как вы понимаете, означало «еврейская кошечка», но переводить выражение следовало: «Ой, какая ласковая и душевная!»
В ходе беседы выяснилось, что хозяйке в этом доме старой постройки докучают мыши.
— А что ж кошечка? — спросил я. — Самое ей охотничье раздолье.
— Ей? — протянула хозяйка. — Будет она вам мышей ловить! А! — Она махнула рукой. — А идише кецл!
Причем тут это следовало понимать, что с ЭТОЙ кошки толку нет и быть не может.
В общем, говорил я вам раньше: в идише словарь и грамматика не помогут, его надо слышать и видеть…
Само слово «идиш» есть прилагательное от слова «ид». А это слово евреи употребляют обычно с неопределенным артиклем «а» — вместе «а ид». Вот это-то слово знают многие, даже если не ведают больше ни одного слова на идише. Но по причине неграмотности полагают, что это единое с артиклем выражение «аид» (да и вообще о существовании артикля — этой принадлежности цивилизованных языков! — в бабушкином наречии не догадываются).
С уменьшением знания даже элементов идиша появилось чудовищное выражение для обозначения, так сказать, аида женского рода — «аидка». Это, простите меня, такой уже бред собачий, что и объяснять-то не стоит. Лучше запомните, что женщина соответствующей национальности называется «а идышке».
Само слово «ид» возникло и попало в идиш не без приключений.
Как известно, названия народов (и евреи тут — и это редкий случай — не исключение) происходят или от имени, которое народ дает себе сам, или от того слова, которым пользуются для его обозначения другие. К примеру, индейцы никогда не звали себя индейцами (и даже не подозревали, что таковыми являются), китайцы не зовут себя китайцами, а немцы — немцами. Но так их назвали другие, и это прижилось, по крайней мере в иностранных языках. А евреев, сплошь проживающих в окружении носителей нееврейских языков, все зовут именно так, как выбрали для себя они сами. Мне могут возразить: «ид» — слово на идише, идиш — заимствован из верхненемецкого, на котором «еврей» звучит как «юд» («юде»), и с особо большой симпатией это слово никогда не произносилось. И я ни с каким из этих утверждений спорить не буду — они все правильные. Я только спрошу: а откуда в немецком языке это слово появилось? И как на иврите, исконном еврейском языке, будет «еврей»? И отвечу: «егуди», то есть «житель Иудеи», которая как раз и есть «Егуд». У римлян, которые познакомились с евреями много раньше германцев, «Егуд» стал «Iudaea» — «Иудеей», маленькой, но беспокойной провинцией Римской империи. А будущая Германия — Прирейнские провинции — стала зачастую тем древнеримским Магаданом, куда иудейских повстанцев ссылали в массовом порядке. Из латинского «iudaeus» и получилось немецкое «юде» и столь нам близкое «а ид». Слово, так сказать, вернулось к законным владельцам. Как поется в хасидской песне «Ой, ви гит ци зайн а ид!» — «Как же хорошо быть евреем!». Впрочем, этот вопрос каждый решает для себя сам. Я лишь добавлю: «Хорошо быть таким евреем, который понимает, что это такое».
Ксива на шмон
Все, чьи бабушки разговаривали с дедушками на идише в попытке скрыть от внуков тему разговора, помнят удивительное сочетание слов и целых оборотов — то совершенно непонятных, то вдруг абсолютно ясных. Для этих людей выражение вроде «А банке мит варенье штейт аф а полке ин ди кладовке» не представляется ни противоестественным, ни непонятным, ни сказанным на любом другом языке, кроме идиша.
Идиш — язык рассеяния, говорящие на нем люди всегда жили среди других народов, как правило, владели их языками и при постоянно возникавшей необходимости вводить новые слова и понятия заимствовали их из языка окружающего населения. И тем, кстати, ничем не отличались от других народов, дополнявших свой язык, хватая отовсюду, где можно. Разве что столь быстро заимствовали из разных источников. Так что с течением небольшого времени говорившие на разных диалектах идиша переставали понимать друг друга. Это, кстати, евреев особенно не беспокоило: для контактов разных общин использовался иврит, резко не принимающий иноземных заимствований.
Но идиш с его судьбой интересует нас тут лишь с одной и гораздо менее известной стороны: как язык, не только бравший слова из других языков, но и донор, дававший им свои. Практически во всех языках Европы присутствуют слова из идиша. Частью это так называемые «экзотизмы», то есть слова, необходимые для передачи специфики описываемой среды. К примеру, слова «ребе», «хедер», «балагула». Они понятны всем, описывают только еврейскую среду и привязаны к ней, к быту местечка и черты оседлости.
Другие слова — тоже однозначно понимаемые как еврейские — могут употребляться в любом случае и не обязательно связаны с евреями и их бытом.
