Страх перед еврейским шпионажем в правительственных кругах отразился в циркуляре министра внутренних дел В.П. Кочубея (как было показано выше, одного из инициаторов проекта об учреждении Синедрина в России в 1804 г.) губернаторам черты оседлости. По мнению Кочубея, созыв еврейских депутатов в Париже должен был «дать французскому правительству возможность политического влияния чрез посредство евреев во всех тех странах, где евреи обитают»
[533]. Губернаторам предписывалось провести расследование, не имеют ли евреи подведомственных им губерний «сношений» с парижским Синедрионом, принять меры против возможного установления таких контактов, а также «внушить» евреям, что «парижский санхедрин стремится к изменению их религии»
[534]. За день до выхода данного циркуляра, 19 февраля 1807 г., был издан высочайший указ губернаторам западных губерний о созыве еврейских депутатов. В отличие от ситуации 1802 г., предполагалось, что депутаты от «еврейских обществ» каждой губернии представят губернаторам свои проекты «о способах, кои они сами признают более удобными, к успешнейшему изложению мер, в Положении 9 декабря 1804 г. изображенных, и о средствах, каковые приняты быть могут, без отмены сего Положения, к лучшему устройству их на будущее время»
[535]. Губернаторы должны были представить «мнения» еврейских депутатов вместе со своими «замечаниями» в своих донесениях императору
[536]. Таким образом, организация еврейского представительства в данном случае обнаруживала определенное сходство с мерой, предложенной еврейскими депутатами в 1804 г.: организацией «совещаний» представителей кагалов по губерниям для обсуждения проекта «Положения о евреях». С другой стороны, усиление личного контроля императора над деятельностью еврейских депутатов, возможно, отражало заимствование французского опыта. Под «еврейскими обществами» в указе могли подразумеваться как кагалы, так и (по аналогии с употреблявшимся в то время выражением «городское общество») все еврейское население той или иной губернии. Поскольку проведение выборов было предоставлено самим евреям, можно предположить, что выборы, так же как в предыдущих и последующих случаях, проводились кагалами, хотя возможны и иные трактовки этого выражения, которыми могли воспользоваться оппозиционные кагалу круги внутри общины. Выражение «депутаты еврейских обществ» применялось по отношению к депутатам созыва 1807 г. и в последующих законодательных актах
[537]. Также примечательно, что инициатива созыва еврейских депутатов приписывалась в указе виленскому кагалу, подавшему императору прошение, текст которого нам обнаружить пока не удалось. Насколько можно судить по краткому изложению содержания прошения в преамбуле к данному указу, виленский кагал, подробно излагая «разные затруднения» при реализации «Положения» 1804 г., предлагал провести пересмотр законодательства о евреях с участием еврейских депутатов
[538]. «Дозволение» избрать депутатов было представлено в указе как особая милость, «новое доказательство попечения Нашего об их [евреев] благосостоянии»
[539].
Отношение части бюрократии к еврейским депутатам созыва 1807 г. отразилось во всеподданнейшем рапорте сенатора И.А. Алексеева, проводившего ревизию в западных губерниях. Несмотря на то что созыв депутатов осуществлялся согласно императорскому указу, сенатор позволил себе выразить некоторые сомнения по поводу «последствий упомянутого депутатства»
[540]. Предлагая фактически проигнорировать «представления еврейских депутатов» и «отговорки еврейских кагалов, с которыми и некоторые гражданские губернаторы соглашаются»
[541], Алексеев выдвигал свою собственную программу еврейской реформы, наиболее примечательной чертой которой было предложение ввести рекрутскую повинность для евреев. Это должно было послужить «исправлению» евреев, которые под давлением внешних обстоятельств были бы вынуждены оставить «те суеверные предрассудки, которые питают между их народом и христианским отвращение во вред общежительной связи и взаимного благожелательства»
[542]. Декларируемая связь между распространением на евреев воинской повинности и «нормализацией» евреев была характерна для еврейских реформ в Западной Европе, в том числе и для наполеоновских преобразований
[543]. Постоянная полемика Алексеева с запрошенными им у губернаторов «мнениями» еврейских депутатов позволяет отчасти реконструировать содержание самих «мнений». Депутаты, по словам Алексеева, выступали против привлечения евреев к земледелию и против предполагаемого распространения рекрутской повинности на евреев как несовместимых с заповедями иудаизма. По этой причине они казались представителям имперской бюрократии фанатичными и невежественными приверженцами «разных суеверных обычаев еврейских, каковы их каширы [имеется в виду кашрут, свод пищевых предписаний иудаизма], неядение с людьми других исповеданий, отменности в одеянии и прочее, которые они при всяком случае выставляют в виде религии для отклонения предприемлемых к благоустройству их распоряжений»
[544]. Депутаты пытались обратить внимание правительства на бедственное положение еврейского населения, вызванное ограничительными мерами правительства. По мнению же сенатора, бедность евреев была связана с их «леностью» и «праздностью», а также со спецификой демографической ситуации, при которой евреи, «находясь безотлучно в домах своих и не имея другой убыли, кроме обыкновенной смерти, беспрестанно размножаются»
[545]. Депутаты протестовали в первую очередь против выселения евреев из сельской местности в города и местечки как разорительного для состоятельных евреев, которых религиозные заповеди обязывали помогать выселяемым единоверцам. Просьба приостановить выселения вызвала определенную поддержку со стороны губернской администрации. В рапорте Алексеева необходимость отказаться от политики выселений мотивировалась опасностью распространения среди лишившихся средств к существованию евреев «пороков и злодеяний, кои напоследок возрасти могут до трудности к отвращению оных»
[546], т. е. до своего рода еврейского бунта, которого, как было показано выше, власти опасались в связи с реакцией еврейского населения на деятельность Первого еврейского комитета.
