К первым годам XIX в. относится организация в Санкт-Петербурге первого еврейского общинного института – «погребального братства» (хевра кадиша). Пинкас этого общества за 1802–1822 гг. известен только по опубликованному русскому переводу Й.-Л. Гордона, полностью инкорпорированному в состав очерка о ранней истории петербургской еврейской общины. В ряде случаев Гордоном приводились термины оригинала, что облегчает реконструкцию первоначального текста на древнееврейском. Следует отметить, что деятельность хевры кадиши, как правило, не ограничивалась узким кругом обязанностей, связанных с погребением умерших. Как и другие организации типа хеврот, петербургское погребальное братство являлось горизонтальной структурой, объединявшей в своем составе лиц различного социального и имущественного статуса: наряду с неоднократно упоминавшимся Ноткиным и его сыном, в общество входил и ремесленник Хаим Шмуклер («позументщик»)
[715]. Скорее всего, Хаим Шмуклер тождествен упоминающемуся в делопроизводственных документах конца XVIII – начала XIX в. позументщику Хаиму Гошиовичу, среди клиентов которого были сама Екатерина II (заказавшая ему «кисейную вышитую золотом юбку») и Г.А. Потемкин. В июне 1801 г. Гошиович преподнес Александру I ковер своей работы «с еврейскими надписями»
[716]. Последнее, в сочетании с возможным участием Гошиовича в организации еврейской общины Петербурга, может рассматриваться в контексте связанных со сменой власти еврейских инициатив, наряду с еврейскими одами на восшествие Александра I на престол.
Из десяти членов хевры пятеро прибыли в столицу из Шклова, двое из Могилева, один из Брод, один из Новоместа, и еще один фигурировал в пинкасе без обозначения места происхождения
[717]. Членам хевры удалось, по-видимому, добиться серьезных денежных пожертвований в пользу общества от прибывших в Петербург еврейских депутатов от губерний черты оседлости. Деньги были потрачены, в частности, на перезахоронение на еврейском кладбище останков евреев обоего пола, изначально похороненных на соседнем кладбище, принадлежавшем немецкой лютеранской общине, – что было представлено в пинкасе как инициатива депутатов
[718]. Евреи, умершие в Петербурге с 1802 по 1807 г., происходили из различных регионов: из Вильно, Житомира, Тульчина, Могилева, Шклова. На еврейском кладбище были похоронены также евреи-выходцы из иностранных государств: «немецкие евреи» без точного указания происхождения и один еврей из Варшавы
[719]. В пинкасе хевры кадиши отразились также негативные стороны проживания евреев в столице: высокая детская смертность и случаи мертворождения, вероятно связанные с плохими бытовыми условиями, и даже одно убийство
[720]. Потребность петербургских евреев в кошерной пище обеспечивалась в тот период как минимум двумя резниками, что является косвенным свидетельством наличия значительного еврейского населения в столице
[721].
Предположение И. Цинберга о том, что перебравшиеся в Санкт-Петербург Ноткин, Перетц и пользовавшиеся их покровительством еврейские интеллектуалы Лейба Невахович, Мендель Левин и братья Моше и Леон Элканы стремились создать в столице Российской империи некий аналог просвещенной берлинской еврейской общины
[722], вполне вероятно. Однако, в отличие от круга Мендельсона, призывавшего евреев к упразднению традиционных автономных общинных институтов
[723], среди петербургских евреев существовала тенденция к созданию и укреплению таких институтов, проявившаяся в деятельности по крайней мере одного из влиятельных членов общины: Ноткина. Верхушку петербургского еврейства роднило с берлинской общиной отчетливо выраженное стремление к интеграции в аристократическое общество столицы и попытки влияния на власть. Наряду с участием в разработке еврейского законодательства (или, по крайней мере, претензиями на такое участие) и неформальным лоббированием еврейских интересов, имело место и публицистическое обращение от лица евреев к российскому обществу: «Вопль дщери иудейской» Неваховича, опубликованное почти одновременно на русском и древнееврейском языках.
Поскольку жизнь и литературная деятельность Лейбы (после 1806 г.: Льва Николаевича) Неваховича (1776, Летичев – 1831, Санкт-Петербург) довольно полно представлены в существующей историографии
[724], мы коснемся здесь только аспектов, важных для данного исследования, а также связанных с введением в научный оборот новых источников. «Вопль дщери иудейской» был уже не первым обращением Неваховича к власти. Ода Неваховича на восшествие Александра I на престол на древнееврейском и русском языках была впервые введена в научный оборот А. Рогачевским, опубликовавшим русскую версию оды. Однако сравнение древнееврейского и русского текстов выявляет серьезные смысловые расхождения между ними. Строка «несчастные паки получают свободу», интерпретируемая Рогачевским как намек на вторичное освобождение цадика Шнеура Залмана из Петропавловской крепости
[725], в древнееврейском варианте переводится буквально как: «пленные» (термин, применявшийся к еврейским заключенным, позднее – к рекрутам) освобождены и им также возвращают прежний статус (место)»
[726]. Прямое выражение в древнееврейской версии надежды на то, что в царствование нового императора будут обличены и наказаны ненавистники евреев
[727], превращается в русской прозаической версии в куда менее определенное: «под его токмо скипетром живущие народы чают, что никогда не произыдет между ими крамола от нетерпимости и разнообразия вер»
[728]. При этом древнееврейская версия демонстрирует явно более скептическое отношение к новому царствованию, нежели русская: в русской версии подданные «чувствуют, что каждая слеза их осушается теплотою милосердия»
[729], в древнееврейской это им только кажется
[730]. Можно предположить, что Невахович выступил со своей одой не «по наивности», как предполагает Рогачевский
[731], а при поддержке своих единоверцев, проживавших в Петербурге. Именно к ним могла быть обращена версия на древнееврейском, достоинства которой могли оценить только они.
