Зундель Зонненберг, уроженец города Гродно, в 1800-е гг. был «при гродненском кагале штадлером, или зачинщиком»
[763], как сообщал в своей записке министру духовных дел и народного просвещения А.Н. Голицыну в 1820 г. резко критиковавший еврейскую депутацию «ученый еврей» Гиллель Маркевич.
О том, как была учреждена еврейская депутация при Главной квартире, известно из прошений Диллона Николаю I
[764] и главе Третьего отделения А.Х. Бенкендорфу
[765] 1829–1830 гг., а также из докладных записок первой экспедиции Третьего отделения о следственных делах, по которым привлекался Диллон с 1815 по 1829 г.
[766] Отметим, что авторы последних двух документов, содержащих в целом негативную характеристику бывшего депутата, подтверждают содержавшиеся в его прошениях данные о депутации и оценивают его деятельность в 1812–1814 гг. как «прежние заслуги»
[767]. Итак, согласно признанию Диллона, «в 1812 г., во время французской кампании, когда государю императору по представлению верховного военного начальства о приверженности еврейского народа к всеавгустейшему престолу благоугодно было повелеть об отряжении из того народа особых достойных депутатов для нахождения при Главной квартире, удостоился я быть избран в сию должность»
[768]. В справке Третьего отделения о Диллоне он фигурирует как «избранный по высочайшему повелению в 1812 г. депутатом еврейского народа»
[769]. Здесь очень важно указание на избрание депутатов, вопреки утвердившемуся в историографии мнению о «самозванстве» Зонненберга и Диллона. В свете этих данных становится более понятно выражение, употребленное Зонненбергом в официальном письме витебскому кагалу в ноябре 1817 г.: «Я осчастливлен быть назначенным по высочайшему соизволению в звание депутата»
[770], т. е., видимо, избран еврейскими общинами, а затем утвержден в этом звании императором («по высочайшему соизволению», а не, например, «повелению»). Зонненберг, так же как и Диллон, считал началом своей деятельности в качестве официального депутата 1812 г.
[771] Итак, согласно данным источникам, выборы депутатов в 1812 г. осуществлялись по личной инициативе императора еврейскими общинами. Весьма интересно, как все это происходило в условиях войны. Возможно, избрание депутатов являлось тактическим ходом с целью привлечь на сторону российского правительства еврейское население. Упомянутые выше прошения Диллона представляют определенный интерес и в качестве источника по начальному периоду деятельности депутации. Свое повествование об этих событиях Диллон стремился привести в соответствие с предпочтениями адресатов и «духом времени»: даже его взаимодействие с кагалами представлено в виде отношений агента политической полиции с завербованными им информантами. Переписка с кагалами велась им якобы только «для предоставления мне нужных сведений по важнейшим даже и по политическим делам, о коих имел я счастие своевременно его императорскому величеству доносить»
[772]. Как будет показано ниже, отдельные письма кагалов депутатам, написанные по-русски и рассчитанные на внимание российского командования, действительно включали элементы доноса, однако, по-видимому, взаимоотношения кагалов с депутатами больше походили на отношения традиционных штадланов с еврейскими общинами.
Сценарий отношений депутатов с еврейскими общинами был довольно сложным: так, в январе 1813 г. недовольные тяжелыми условиями жизни евреи земледельческих колоний Новороссии «отправили по нескольку надежных человек: одних – в Белоруссию и Литву с книгами, для сбора добровольных подаяний для облегчения нужд слабейших колонистов, а других – в Слоним и Гродно советоваться с тамошними умнейшими евреями о том, как освободиться от земледелия с помощью ходатайства двух значащих литовских евреев, находившихся за границею при Главной квартире»
[773]. Под «двумя значащими литовскими евреями» подразумеваются Зонненберг и Диллон, а указание на Гродно – родной город Зонненберга, видимо, означает, что колонисты возлагали свои надежды главным образом на последнего.
Вероятно, формальное избрание Диллона и Зонненберга еврейскими общинами, если оно вообще имело место в 1812 г., не было признано большинством еврейского населения, что потребовало дополнительной легитимации депутатов со стороны еврейского общества. Этот процесс продолжался вплоть до 1818 г. Ранний его этап частично отражен в нескольких любопытных документах, не использовавшихся предыдущими исследователями данной темы. Первый из этих документов – доверенность, выданная Зонненбергу и Диллону от имени кагалов Несвижа и Слуцка 28 февраля 1813 г. и подписанная членами слуцкого (Давид Литманов, Михель Борухович) и несвижского (Лейба Израилевич Ляховичны, ратман Мовша Шмеркович, Габриель Лейбович) кагалов
[774]. Формулировка доверенности дословно совпадает с доверенностями, выдававшимися кагалами поверенным в конце XVIII в.: «Что вы только ни учините, впредь спорить и прекословить не будем»
[775]. Примечательно обращение кагалов к депутатам: «Здравия желаем любезным нашим другам Лейзеру Несвижскому и Зунделю Гродненскому»
[776], – при этом обращение «здравия желаем» может быть как калькой обычного благопожелания, так и указанием на то, что находившиеся при Главной квартире депутаты воспринимались еврейским населением как нечто вроде «военного начальства». Текст свидетельствует о том, что члены кагалов явно рассчитывали на восприятие должностных лиц, которым депутаты будут предъявлять доверенность: «Все ограничение, унижение, угнетение, причиненные нам во время бытности здесь французов и поляков, нет сил описывать, как известно, ибо почти кожу с нас сорвали; за то, что мы привязаны душевно к россиянам, называли нас спиенами [sic!]»
[777]. Лояльные российской власти евреи противопоставляются польским помещикам, враждебность которых к евреям в данном документе мотивируется «малой их преданностью к августейшему престолу»
[778]. Тут же сообщается, что поляки «надеются, от чего боже избавь, на возвращение сюда неприятеля, всегдашний их разговор есть, что зима служит в пользу русских, а лето в пользу французов и поляков» и что один из предводителей дворянства (маршалов) Минской губернии во время французской оккупации занимал должность префекта
[779]. Эти сведения явно были рассчитаны на передачу российским властям. Следующий за описанием непосильных поборов и притеснений со стороны французского командования и польских помещиков пассаж выдает определенные политические чаяния еврейской элиты: «Небезызвестно, что евреи суть бедные, не имеющие своих земель, крестьян, ни же своих лесов, откуда им взять все вышеписанные налоги»
[780]. Депутаты должны были «войтить с жалобою к начальству и всемилостивейшему государю императору»
[781], чтобы защитить евреев от «мщения» польской шляхты. Кагалы также решили оказать депутатам особые почести, посвятив им «гимн лиро-эпический»
[782]. Под «гимном лиро-эпическим» здесь, вероятнее всего, подразумевается такой жанр традиционной еврейской словесности, как мегила (букв. свиток): составленный по аналогии с «Книгой Есфири» («Мегилат Эстер») рассказ о бедствии, постигшем ту или иную еврейскую общину, и счастливом избавлении от нее благодаря влиятельным евреям, близким к властям
[783]. Депутаты, таким образом, включаются в контекст еврейской традиции, а репрезентация их действий строится по старинным образцам. Такого рода символическая легитимация депутатов еврейским обществом была так же важна для последнего, как и выдача формальной доверенности.
