Деятельность Диллона и Зонненберга и, в частности, их официальное назначение вызвали большое оживление в определенных кругах еврейского населения Российской империи, особенно среди консервативной элиты Литвы и Белоруссии, некоторые представители которой явно стремились к созданию некоего межобщинного союза наподобие тех, что объединяли евреев Речи Посполитой до 1764 г. По крайней мере, усилия по политической консолидации евреев, хотя и были вызваны условиями модернизации, облекались в традиционные формы и сопровождались намеренными отсылками к средневековым традициям еврейской автономии. Это выразилось, в частности, в созыве зимой 1815 г. в местечке Зельве, во время ярмарки – так же, как некогда собирались члены областных кагальных объединений, – собрания раввинов и представителей кагалов, чтобы решить, как воспользоваться «императорской милостью» по избранию депутатов. Однако решение вопроса было отложено на неопределенный срок, и прежние участники, к которым присоединились вернувшиеся из-за границы Диллон и Зонненберг, собрались 11 июня 1816 г. в Минске. Собравшиеся постановили взыскать на депутатские издержки по 50 копеек с каждого еврея и избрали из своей среды ответственных за этот сбор по Виленской, Минской и Гродненской губерниям. Эти лица, в большинстве своем раввины, должны были также предпринять усилия по выяснению господствовавших среди еврейского населения настроений и мнений: «Кто в их глазах достойны быть депутатами из их губерний… и что им следует сказать царю или министрам о нуждах их уездов»
[817]. Независимо от того, кого именно и как собирались опрашивать назначенные собранием доверенные, избираемые депутаты, видимо, все же нуждались в поддержке всего еврейского населения. В данном случае важна сама идея необходимости такой легитимации «снизу», хотя, казалось бы, было бы достаточно уже имевшегося императорского указа и одобрения со стороны еврейской элиты. Предполагалось избрать от каждой губернии депутата, причем контроль над выборами возлагался на все тех же уполномоченных собранием раввинов, и вручить каждому депутату доверенность от собрания кагалов
[818].
По замыслу участников собрания, депутаты должны были поехать в Петербург именно тогда, когда в синагогах читается недельный раздел «Странствия», посвященный скитаниям евреев по пустыне и борьбе евреев с племенем мадианитян
[819]. Погружение во враждебное пространство и победа «чистого» над «нечистым», «еврейского» над «чуждым» было той общей основой, которая объединяла библейский сюжет с мистической трактовкой деятельности депутатов, присутствующей в постановлении минского собрания.
Несмотря на свои красноречивые отсылки к традиции, а также уверения в том, насколько полезным окажется присутствие еврейских представителей в столице, организаторы минского собрания не смогли осуществить свою программу, ибо разоренным войной евреям сбор по 50 копеек с человека показался непосильным и выборы не состоялись. Отказ от выборов под предлогом нехватки денег косвенно свидетельствует о том, что часть еврейского населения считала существование еврейских депутатов бесполезным и не верила в их способность повлиять на правительственную политику по отношению к евреям.
Возможно, их не удовлетворял предложенный минским собранием сценарий, согласно которому выборы и дальнейшая деятельность депутатов направлялась бы узким кругом представителей элиты, имевшей оппозицию в лице хеврот. Эта тенденция проявилась в дальнейшем, когда в 1820-е гг. «представления» официальных еврейских депутатов конкурировали с прошениями от имени «еврейских обществ». Возможно, выражение «еврейское общество» в российской делопроизводственной документации было, по крайней мере в нескольких бесспорных случаях, аналогом еврейского хевра, но это уже предмет следующих глав. Итак, по всем изложенным выше, а возможно, и по другим причинам выборы не состоялись, и осенью 1816 г. Зонненберг уехал в Гродно, а Диллон – в Санкт-Петербург.
20 ноября 1816 г. Диллон подал министру полиции С.К. Вязмитинову прошение о представлении ко двору. При этом он предъявил имевшуюся у него копию указа 29 июня 1814 г., которую министр полиции распорядился вернуть депутату, даже не сняв с нее копию. Но старания Диллона не увенчались успехом
[820]. Осенью и зимой 1816–1817 гг. Диллон жил в Петербурге и переписывался с кагалами и отдельными богатыми евреями, например с влиятельным Зеевом Вольфом из Минска, требуя прислать денег на те расходы, на которые он осмеливался только намекать, т. е. на взятки чиновникам. Из обширной переписки, которую Диллон вел с кагалами, до нас дошло только его письмо к минскому кагалу 11 декабря 1816 г. В конце декабря Диллону удалось добиться через начальника Главного штаба П.М. Волконского приглашения на аудиенцию в Зимний дворец. В январе 1817 г. в столицу приехал Зонненберг, и к императору они отправились вместе. В своем письме минскому кагалу от 24 января 1817 г. депутаты подробно описывали свою беседу с Александром I, который пообещал запретить возводимые на евреев Царства Польского обвинения в ритуальных убийствах и приостановить действие подготовленных в Сенате ограничительных законов о евреях и выразил свое недовольство еврейской контрабандой. В заключение император объявил еврейским депутатам о своем решении передать все еврейские дела в руки одного сановника (имя А.Н. Голицына в письме не названо), а также о том, что еврейское представительство в Санкт-Петербурге должно стать постоянным.
Депутаты сообщали, что намерены отправиться к упомянутому сановнику (т. е. Голицыну), и благодарили кагал за присланные им тысячу рублей ассигнациями. Они не преминули указать своим избирателям на трудности столичной жизни, напомнить, что ради нужд всего еврейского народа оставили своих жен, детей и коммерческие предприятия
[821]. Таким образом, Диллон и Зонненберг стремились оправдать перед кагалом занятие ими депутатских постов. Особую остроту ситуации придавало то, что несколькими месяцами ранее депутатам не удалось добиться своей формальной легитимации со стороны еврейского населения, и их полномочия основывались исключительно на «благоволении» императора и личных связях с высшими сановниками. Обязанные материально, но не с формальной точки зрения, кагалам и отдельным состоятельным евреям, они вынуждены преувеличивать свои заслуги, повествуя о том, как в личной беседе с императором им удалось добиться отмены уже подготовленных в Сенате грозивших евреям неисчислимыми бедствиями законов, тогда как известно, что в описываемый период законопроекты подобного содержания не рассматривались.
Депутаты использовали в своих письмах библейскую риторику. Поскольку наиболее высокий статус имели обоснования, заимствованные из Торы, Диллон в своем письме минскому кагалу намекает на известный парадигматический сюжет: «Делаю то, что делал наш древний прародитель»
[822]. Это была очевидная аллюзия на эпизод из Книги Бытия: Иаков, столкнувшись в пути с воинственно настроенным Исавом, умилостивил его богатыми дарами: «И упросил его, и тот взял»
[823]. Импликация этой ситуации на современную им эпоху легко реконструировалась адресатами из кагала, желавшими знать, куда были потрачены деньги, собранные ими на депутацию. Взаимодействие евреев с внешней властью издавна уподоблялось отношениям между праотцем Иаковом и его братом Исавом (согласно традиции, предком христианских народов). В том же письме присутствовали и цитаты из Книги Есфири: когда евреев в очередной раз хотели выселить из Петербурга, депутат, подобно Эстер, «не мог видеть бедствие, постигшее его народ»
[824] и предпринял меры, чтобы высылка была отсрочена на неопределенное время.
