– И еще. – Он достал плоскую коробочку, из нее две ярко-красные, тревожные таблетки. Одну положил в рот, а другую протянул мне: – Вы сейчас каждую минуту получаете десять рентген. С этим надо считаться.
Таблетка на вкус была горькая. Просто челюсти сводило в дугу.
Человек глубоко вздохнул:
– Поехали!
К Музею вела тропинка из каменных плит, уложенных, вероятно, вручную – неровно. Осот сквозь них не пробивался – черной стеной поднимался по бокам.
– Руками не трогать, – предупредил человек, указывая на колючие стебли. – Яд накожного действия. Будут ожоги, нарывы и так далее.
Жара на тропинке была сумасшедшая. Из нагревшихся зарослей тек пряный густой аромат, напоминающий какие-то духи. От него кружилась голова. Человек шел быстро, упруго, внимательно посматривая по сторонам. Я брел кое-как, спотыкаясь. Тишина вокруг стояла жуткая. Ни единого звука. Только наши шаги. В ушах у меня звенело, будто пели тысячи озлобленных комаров.
Вдруг человек остановился и схватил меня за пиджак.
– Что? – спросил я.
– Тихо, – сквозь зубы приказал он. – Тихо.
Он рассматривал непроницаемые заросли. Осот стоял совершенно неподвижно. Листья в стеклянных шипах переплелись плотной душной стеной.
– Береженого бог бережет, – наконец сказал человек и дважды выстрелил.
Толстые черные стебли согнулись и с дождевым шумом легли на тропу. Будто провели по корневищам невидимой косой. За ними ничего не обнаружилось.
– Вперед! – скомандовал человек. – И быстрее, черт бы вас побрал!
Оставшиеся сто метров мы почти пробежали.
Осот немного не доходил до Музея. Здание его сильно пострадало: штукатурка и рамы были выворочены, а стена, обращенная к нам, треснула от крыши до основания. В ней зиял здоровенный пролом. Правая часть осела и угрожающе накренилась.
Я отчаянно задыхался. Мы шли слишком быстро. Но человек не дал мне передохнуть. А едва дождавшись, сказал:
– Сюда!
И сразу же из пролома выполз большой – метра в полтора – неторопливый слизняк. Он был бурого, защитного цвета, абсолютно голый, противный, а на голове его трепетали улиточьи рожки антенн.
Я невольно вскрикнул и отступил.
– Ничего страшного, – сказал человек.
Ботинком с размаху пнул слизняка в бок. Тот качнулся, показав желтое брюхо, всхлипнул неожиданным басом и, развернувшись, насколько мог быстро, пополз прочь.
– Растительноядный, – коротко объяснил человек. – Никакого вреда. Съедобный.
И полез вверх, в пролом, по истерзанным битым кирпичам.
Я с большим опасением последовал за ним. Слизняк вызывал у меня отвращение. Не хотелось бы еще раз натолкнуться на такую тварь.
Мы спустились в подвал и по нему добрались до вестибюля Музея. Отсюда вели две мраморные лестницы. Одна была совершенно разломлена – в воздухе висела только ее верхняя часть, другая же каким-то непонятным образом сохранилась, прилепившись к стене.
– Быстрее, быстрее! – непрерывно торопил меня человек.
Каждую секунду я боялся, что лестница обвалится.
А когда мы вступили в зал, то с середины его неторопливо поднялась и, развернув перепонки, улетела в пролом мохнатая ярко-синяя птица.
В этом Музее я уже бывал. Раньше здесь находились чучела и макеты животных, а под потолком тянулся огромный, тридцатиметровый скелет кита. Теперь этот скелет рухнул, валялась беспорядочная груда истлевших желтоватых костей. Чучела и макеты исчезли, железные коробки витрин стояли обнаженные. А по стенам до самой крыши вздымались угольные языки пожаров.
– Мы пойдем через здание, – сказал человек. – Хоть длиннее, но безопаснее. Между прочим, вы напрасно так отстаете.
Тут он замер. Перед нами в витрине раскорячилась всем телом горилла. Видимо, чудом уцелевшая – чрезвычайно лохматая, с поднятыми руками. На спине у нее топорщился мешковатый горб.
Человек внимательно разглядывал витрину.
– Никогда нельзя быть уверенным… – начал он и внезапно выстрелил.
В стеклах витрины неожиданно зашипело, засвистело – горб, естественно, отвалился, и на полу, разбрызгивая слюну, забилась в судорогах небольшая пузатая ящерица.
– А ведь мог не заметить, – задумчиво сказал человек и выстрелил еще раз.
Ящерица затихла.
– Живучие, гады. Имейте в виду: один укус – и вы покойник. Сильнейший яд. Излечений практически не бывает.
Я посмотрел на конические зубы и дал себе слово, что больше не отстану ни на шаг.
Через задний пролом мы спустились во двор и прошли вдоль ограды. Двор был на удивление пустым и чистым. Даже осот здесь не рос, и асфальтовая поверхность сияла нетронутостью. Зато старинное здание дальше по набережной, с шаром наверху, совершенно развалилось. Оползни гнетущего мусора обтекали его, и поверх щебенки господствовала витиеватая покореженная арматура.
Человек уже выглядывал из ворот, осторожно подкручивая стерженек на браслете часов.
Раздавались металлические щелчки.
Я, пугаясь, приблизился.
– Все-таки не повезло, – сказал человек. – Видите вот этот люк?
– Ближайший?
– Центр туннеля приходится на него. Вам придется войти в чащобу.
Я без всякой радости посмотрел на колючий осот, покрывающий набережную.
– Есть еще около трех минут. И почти минута, пока туннель не закроется. Только лучше не рисковать, идти сразу. Как скомандую – тут же бегите. Встаньте на крышку люка и берегите глаза.
– Он ведь… жжется, – ответил я. – Будут нарывы.
– А кто виноват? – раздраженно спросил человек. – Кто все это устроил?
– Я ж нечаянно, – примиряюще сказал я.
Он махнул рукой:
– Речь не о том. Попали сюда и попали. Глупость. Никто вас не винит. Но неужели вам нравится все это?
Обстановка мне, конечно, не нравилась. Тусклое лиловое небо. Коричневое солнце. Заросли осота и слизняки. Ящерицы с коническими зубами.
– Как вы до такого докатились? – спросил человек.
– Кто? – не понял я.
– Ну, вы. Вы все – там. Неужели же было неясно, к чему все идет?
– Нет, – ответил я.
Человек глянул на часы и быстро проговорил:
– История вариабельна. Понимаете – вариабельна. Существуют альтернативные пути развития. Если бы были приняты проекты Гвиччони или Деллона, облик города стал бы совсем иным. Так же и с нами. Все могло полететь к черту гораздо раньше. Но – держались. Ограничивали себя. Умели каким-то образом договариваться. Значит, можно?.. И вдруг как с цепи сорвались – никто ничего не видит, никто ничего не делает… Рухнуло. Теперь имеем не мир, а помойку. И на этой помойке приходится существовать…
