– Меньше боли, меньше невыносимого суицида, меньше смертельной правды – некоторое оздоровляющее начало, это как лекарство. Истина убивает… – Он раздраженно отмахнулся рукой. – Хватит. Следующая встреча – на Святую Вальпургию. Раньше мне не вырваться. Я ухожу первый, не пытайтесь выяснить мое имя – вы все погубите…
Опять вспыхнуло, и шары затрещали. Когтистая лапа сатаны давила их в небе. Я увидел, что демиург повернулся, но почему-то не уходит, – он стоял странно покачиваясь, будто пьяный, а потом упал лицом вперед, и хитон его задрался, обнажив мускулистые ноги в плетеных римских сандалиях, какие обязан носить каждый посвященный. Я нагнулся над ним и попытался поднять. Зрачки его закатились. Он был мертв.
От леса, от сплетенных пурпурных теней, отделился Бьеклин с пистолетом в руке и тоже посмотрел, – собирая в мелкие складки кожу вокруг глазниц.
– А ведь я даже не успел выстрелить, – растерянно сказал он.
6. В лесах под Минском
Гауптштурмфюрер похлопывал стеком по черному сияющему голенищу.
– Хильпе! Вы уверены, что за ночь ни одна собака не выскочила из этой паршивой деревни?
– Так точно, господин гауптштурмфюрер! Я лично проверял караулы.
Староста, мнущий картуз поодаль, подтверждая, затряс клочковатой, сильно загорелой яйцеобразной головой:
– Нихт, нихт… Все по хатам…
– Что он бормочет?
– Он говорит, что все жители деревни на месте, господин гауптштурмфюрер!
– Смотрите, Хильпе, вы головой отвечаете за секретность операции.
– Так точно, господин гауптштурмфюрер!
Маленький полный Хильпе тянулся на носках, но едва доставал до подбородка офицеру СС.
– Вы двинетесь через час после нас. Направление – деревня Горелое. Там ссадите людей, скрытно выйдете к Мокрому Логу и займете позиции на краю леса, перекрыв выход из болот. У вас будет три пулемета. Кажется, вам что-то неясно, Хильпе?
– Болото непроходимо, господин гауптштурмфюрер. – Низенький Хильпе даже взмок от того, что приходилось возражать начальству. Но гауптштурмфюрер благосклонно кивнул:
– Правильно, Хильпе. Непроходимо. Именно поэтому Федор поведет свой отряд туда.
– Есть там тропки, герр комендант, – подобострастно сказал староста, напряженно прислушивающийся к гортанным звукам чужой речи. – На карте оно правда что не того, а тропки есть, – местные ходят… Проведем вас, можете не сомневаться…
– Ваша задача, Хильпе, сдерживать партизан до тех пор, пока не подойду я с двумя ротами. Мы прихлопнем Федора на окраине болот. – Гауптштурмфюрер поднял одутловатое с прозеленью бессонницы лицо к озаренным верхушкам берез и длинно вдохнул прохладу хрящеватым носом. – Какое утро, Хильпе! Да у вас тут просто санаторий… Перед выходом деревню сжечь!
– Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер!
Утро в самом деле было чудесное, и когда машины, скрежеща на проваленной дороге, пятнистыми тушами зарылись в лес, то солнце уже вытекло из горизонта и теплое туманное золото его обволокло воздух. Вспыхнули сухие иглы на соснах. Загомонили птицы. Пестрая сорока, выдравшись из ветвей, уселась на самую макушку и заверещала, напрягая все свои мелкие силы. Связной отряда, примостившийся в развилке могучих лап, вздрогнул и чуть не выронил бинокль.
– Тьфу ты, зараза! – в сердцах сказал он.
Отсюда, со всхолмленной высоты, грузовики казались безобидными навозными жуками, которые едва-едва скребут лапами по желтой глине. Но за ними в хрупкую и прозрачную сентябрьскую голубизну поднимался черный столб дыма.
– Что делают!
Обдирая колени, связной скатился вниз и побежал по хвойному склону в распадок – там его ждала лошадь. Через полчаса – охлюпкой, подпрыгивая на острой спице, – он ворвался на поляну в красном сосновом бору и, бросив поводья, растягивая губы вдоль десен, соскочил у бревенчатой землянки:
– Пропусти к командиру!
– А зачем тебе командир?
– Говорю: пропусти – срочное донесение…
И когда вышел коренастый бородатый человек, одергивающий гимнастерку за широким ремнем, то связной фыркнул, как кот, – одной фразой:
– Идут, товарищ командир, четыре грузовика на Горелое, сам видел, деревню подожгли, сволочи…
Командир задумчиво, будто не видя его потное, взъерошенное, возбужденное лицо, кивнул: – Хорошо, отдыхай, – и вернулся в землянку, где мигала редкими хлопьями коптилка на стене, а посередине, отъединенный пустым пространством, горбился на шершавой табуретке человек в изжеванном городском костюме.
– Как выглядит этот офицер?
– Гауптштурмфюрер Лемберг? – высокого роста, бледный, худощавый, отечный, волосы белые, неприятно щурится все время, – сразу же, не задумываясь, ответил человек. – Хильпе, комендант, – низенький, толстый, суетливый, подстрижен бобриком…
– Ну, коменданта он мог видеть в Ромниках, – сказал привалившийся в углу комиссар. Поправил ватник на ознобленных плечах и отхлебнул ржавый брусничный чай из помятой кружки.
– А староста? – спросил командир.
Человек на табуретке опустил набрякшие веки. Он опять до осязания зримо увидел продолговатую тесную комнату, в неживом полумраке которой угадывались комод и громоздкий шкаф, а на вешалке подолами и рукавами теснилась одежда. Он никогда раньше не видел этой комнаты. Он мог бы поручиться. Шаркнула дверь – неуверенно, как больная, появилась женщина, закутанная до самых глаз в толстый платок, подошла к окну и не сразу, несколькими слабыми движениями отдернула плюшевые шторы. Проступил серый тревожный отсвет, крест-накрест перечеркнутый полосками бумаги. А за ними город – город и река в гранитных берегах, подернутая шлепаньем дождя.
– Что с вами, Денисов?
Он очнулся:
– Извините, я не спал трое суток… Староста – лет пятидесяти, среднего роста, почти лысый, на голове – клочья бумажные, очень темное лицо, щербатый, все время улыбается, облизывает губы…
– Дорофеев это, больше некому, – определил комиссар. – Увертливый, сволочь, никак до него не дотянуться.
– Ты вот скажи: проведет твой Дорофеев сотню человек через болота или не проведет? – спросил командир.
– Проведет.
Тогда командир выложил на стол пудовые кулаки с надутыми узлами вен.
– Немцы двумя ротами вышли из Новоселка и движутся сюда по лесной дороге, – сообщил он.
У Денисова ввалились небритые щеки.
– Ну что же сделать, чтобы вы поверили мне!..
– Вообще-то лучше, чем Бубыринские болота, места не придумаешь, – неторопливо сказал комиссар. – Колдобина на колдобине, сам черт увязнет. Но если проводником будет Яшка Дорофеев… Он тут лесничил и каждый омут не хуже меня знает…
Командир с досадой впечатал кулаками по оструганным доскам.
