– Да! Все складывается! Эйден ведь и говорил, что террористы снимают «Лево». Таблетки блокируют связь между мозгом и браслетом. Должны. – Он хватает меня за руку, заглядывает в глаза. – Подумай, Кайла, как здорово быть самим собой. Чувствовать что хочешь.
Он притягивает меня к себе, обнимает, и мое сердце бьется быстрее, в кожу как будто вонзаются тысячи иголочек, а тело желает чего-то неведомого и запретного. Чего-то, что мне должно избегать из-за «Лево». Каково оно, без него? Мы могли стать теми, кем хочется, быть вместе. Никто не мог бы сказать, что мы дестабилизируем наши уровни. Мы могли бы радоваться или печалиться – как угодно.
Да только это сказка. В этом мире для нас места не будет.
Я отстраняюсь.
– Что ты планируешь?
– Думаю принять несколько таблеток, а потом срезать и уничтожить «Лево».
Страх распускает щупальца внутри. Нет, Бен, нет.
– Что? Ты с ума сошел?
– Нет. Я был сумасшедшим, когда поверил всему, что мне сказали. Теперь я в своем рассудке. Эйден был прав, хотя и не до конца откровенен. С нами обошлись несправедливо. Посмотри хотя бы на то, что произошло вчера. Если бы рядом не оказалось Джазза и Эми…
Бен вздыхает, не договорив. Мне тоже не хочется об этом думать. Прошлым вечером я сопроводила это воспоминание к маленькой дверце в темном уголке мозга, пинком загнала его в камеру и заперла крепко-накрепко. И вспоминать о нем не желаю – чтобы не вылезло.
– Нет, Бен, ты не должен это делать.
– Эйден сказал, что террористы делали и у них получилось.
– Но получилось не у всех. Он сказал, что были и сбои. Ты не знаешь, как они это делали. И не забывай про боль. Ты ощущал ее, когда повернул свой браслет. Я же видела по твоему лицу. Какие-то связи остаются.
Он пожимает плечами.
– Переживу.
– Ошибешься – можешь умереть.
– А какой смысл жить вот так, как живем мы?
– Не говори так. И «Лево» невозможно срезать обычными ножницами, а уничтожить прибор практически невозможно.
– У мамы в мастерской есть инструмент, который режет любой металл. Я постоянно помогаю ей и знаю, как им пользоваться.
Мысли мечутся по сторонам; мне нужен аргумент, который дошел бы до Бена.
– Подожди. А что потом? Если ты снимешь его, что дальше? Ты же не сможешь остаться в семье, не сможешь ходить в школу. За тобой придут л орд еры.
– У меня есть план, – говорит Бен, но на мои расспросы не отвечает.
«Эйден не был до конца откровенен. Он хочет присоединиться к террористам».
– Ты же не думаешь… нет. Ты же не станешь… Не пойдешь к АПТ.
И я вижу там, в его прекрасных глазах, подтверждение моей догадки. Бен хочет быть террористом. У меня перехватывает горло. Он ничего о них не знает. Не знает, что они творят. Он никогда не сможет совершать то же, что и они, и все равно думает об этом.
– Только так можно заставить правительство услышать, склонить их к переменам. Неужели ты не понимаешь?
Я качаю головой и отступаю. Что это, Бен или таблетки? Неужели это они натолкнули его на такие мысли?
– Посмотри на себя, – продолжает он. – После того, что случилось вчера на тропинке, ты даже смотреть на меня не хочешь. И разговаривать не хочешь. Я – ничтожество. Я ни на что не годен.
– Ты ни в чем не виноват, и дело тут в другом!
– В чем же тогда?
– И ты сам постоянно доказываешь это.
– Доказываю что?
– Что тебе было бы лучше никогда меня не встречать.
– Как ты можешь говорить такое? А мои чувства к тебе?
Но я не хочу слышать. Если он убьет себя из-за этих чувств, что в них хорошего? Ничего.
– Нет. Нет! Ты не должен этого делать. Пообещай, что не станешь.
Бен качает головой.
– Мне нужно думать собственной головой – ты за меня делать это не можешь. Как бы тебе этого ни хотелось.
Вот так-так! Я смотрю на него в полнейшем недоумении. Улыбчивый, простоватый Бен, нуждающийся, как мне казалось, в моей защите и опеке. Сейчас он не улыбается и ничего от меня не хочет. Не хочет знать, что я думаю и какие последствия его действия могут иметь для меня.
Что еще тут скажешь?
Я поворачиваюсь и иду в школу. «Лево» вибрирует и показывает 4.2.
Бен идет следом.
– Вот. Возьми хотя бы одну. – Он протягивает пузырек с таблетками «от головы».
– Спасибо, не надо. Я видела, что после них бывает.
Срываюсь с места и бегу.
Остаток дня проходит как в тумане. Уровень держится около «четверки», и я натягиваю рукав джемпера на запястье, чтобы никто не слышал, как вибрирует прибор. Все мысли только о Бене. Его нужно остановить, но как? После занятий спешу к машине и прошу Джазза передать Маку, что хотела бы повидаться с ним и, если возможно, с Эйденом. Да, я давала себе обещание, что не буду больше разговаривать с Эйденом, но, может быть, он сумеет помочь, отговорить Бена от безумной затеи или, по крайней мере, расскажет, как это делают террористы. Если его там нет, то, может быть, Мак убедит Бена подождать. Ничего другого, как остановить Бена, в голову не пришло.
Поздно вечером сижу с карандашом и блокнотом для рисования в руках. Лист пустой. Даже рисовать не могу.
– Вопрос, который мы рассматриваем сейчас, звучит так: как справиться с болью. Боль, если она достаточно сильная, может убивать сама по себе: сначала шок, потом полная остановка жизнедеятельности.
Мальчишка улыбается. О том, что его ждет, он имеет еще меньшее, чем я, представление. Но со мной у него ничего общего. Сидит, где ему сказано, говорит, когда к нему обращаются, и постоянно, как дурачок, улыбается до ушей. Впечатление дополняет пустой стакан из-под виски в руке. Зрачки расширены, кожа поблескивает от пота, хотя в мастерской холодно, и дыхание срывается с губ облачками пара.
– Работать под общей анестезией нельзя – человек должен быть в сознании. Почему – я не разобрался. Пока. – Мальчишка все еще улыбается, то ли не слушает, то ли не понимает. Старше меня, лет пятнадцать или шестнадцать.
– Протяни руку, – приказывает он, и мальчишка подчиняется. Он привязывает руку к столу. И вот тогда я вижу пилу, нацеленную на запястье парнишки.
– Ты же не… – начинаю я. Терпеть не могу кровь. Металлический запах, цвет… В животе раскручивается карусель, желудок срывается и ползет вверх, и я хватаюсь за стол. Он дергает меня, кричит:
– Ты кто? – И кружение проходит. Я спокойна и внимательна. – Контролируй себя. Ты же не хочешь ее выпустить? – В голосе звучат угрожающие нотки.
– Нет! Сопливая хныкса. – Я выпрямляюсь.
