– Завтра я стану притчей во языцех этого квартала руин… Мои соседи-старички наверняка будут спрашивать, кто ты такая… Некоторые припомнят, что недавно видели тебя на экране в качестве кинозвезды. «И как это он смог позволить себе такую шикарную девочку?» – будут они ломать голову. И как раз это – вульгарно. Ненавижу вульгарность.
Сгорая от нетерпения, я перебила:
– Скажите же мне, чего именно вы хотите, вульгарно оно или нет, и я отвечу, смогу ли это сделать.
Он казался не столько удивленным, сколько обеспокоенным, но я уже знала, что в определенном возрасте обеспокоенность перестает нас удивлять.
– Отчасти то, чего я хочу, – это объяснить тебе, почему я этого хочу, – ответил он, на секунду перестав притворяться ласковой бабулькой и показав волчьи клыки.
– Эту часть я уже поняла.
– Но не твоим эмоциональным мозгом. Ты это рационализировала, только и всего. Но твои эмоции всегда берут верх, как бы твоему разуму ни хотелось их контролировать… Твой разум очень похож на пучок у тебя на голове: сложный, но неспособный вместить в себя все волосы. Забавно. Припоминаю, что я уже говорил нечто подобное – когда мы только начинали. В свои шестнадцать ты была просто огонь. Ты только что открыла для себя удовольствие быть наживкой, а я твердил тебе: «Диана, прячь эмоции. Если ты хочешь быть наживкой, ты ею не станешь. Это та уникальная работа, которая делается только тогда, когда ее не хочешь делать». И тем не менее я всегда знал, что ты будешь одной из лучших. Поэтому и отобрал тебя, разве не так? Для индивидуального тренинга. И здесь как раз та точка, к которой я и хочу прийти: я четыре года воспитывал тебя. Ты была прелестной девчушкой. Я видел в тебе все, что следовало видеть, и заставлял тебя пройти через все. Некоторые сластолюбцы умудряются помереть после целой жизни разврата, не испробовав и половины того, что делала ты у меня на глазах. Так же, как и Клаудия Кабильдо или та англичанка – Майя Андерсон, ее я тоже тренировал, или Мигель Ларедо, или Альфредо Фроммер… Извини, но я должен быть предельно ясным. Может, я тебя о чем-то и попрошу, но вовсе не желаю походить на вульгарного похотливого старика. Собственная просьба гораздо сильнее унизила бы меня, чем ты, стараясь меня ублажить…
– Я же вам сказала, что уже все поняла.
– Пусть так, – согласился он.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я изо всех сил старалась подавить отвращение и страх, которые ощущала в его присутствии, показать, что я уже не его «ученица», которая жутко трусила, но все-таки выполняла упражнения, стоя на мачте его яхты. Но вдруг я поняла, что кое в чем он прав: как наживка, я проделала уже довольно разных штук, чтобы еще одна имела для меня какое-то значение. Нужно просто-напросто соглашаться, и все.
Я сняла очки и убрала их.
– Я сделаю то, что вы хотите, однако желаю получить кое-что взамен.
– Конечно, сделка есть сделка. – Женс изменил тон на нарочито естественный. – Ты хочешь поймать Наблюдателя, ведь так?
– Я хочу знать, как сделать, чтобы он выбрал именно меня.
– Ну, это просто: дать ему наслаждение. Все живые существа хотят только его. На нашем языке это означает: ты выбираешь именно то, что услаждает твой псином. К несчастью, самое большое наслаждение псином Наблюдателя получит от Веры, я уже говорил.
– Ну хорошо, не спорю.
Моя реплика, по-видимому, его удивила.
– В чем тогда проблема?
– Но это его желание – то, которое Наблюдатель принимает для себя сам. Желание, им принятое. А вы говорили, что это лишь верхушка айсберга. Что-то есть и внизу – темная, огромная часть его псинома. И я хочу стать для него тем желанием, которое он не может принять.
– И не сможет отвергнуть. – Женс кивнул, улыбаясь, как будто поздравлял меня. – Ты желаешь стать неотвратимой и совершенной. Однако забываешь, дорогая, что он просто сбежит от тебя. В ужасе. Мы не можем видеть свое потаенное желание, не испытывая перед ним ужаса.
У меня был готов ответ на этот аргумент:
– Но вы можете помочь определить точную дозу. Баланс между его желанием и его страхом. То, что он не сможет не выбрать, даже если это его и пугает.
Женса, казалось, забавляло это подобие экзамена. Я сложила руки за спиной, как прилежная ученица.
– Ошибочность твоей идеи заключается в форме, – заметил он. – Каждый псих – это целая вселенная изощренности и изворотливости псинома, а Наблюдатель в определенном смысле – один из самых изворотливых. Гений наслаждения. Он обладает гедонизмом Фальстафа. Ты полагаешь расшифровать его в пять минут, а это невозможно. Даже я не смогу за это время разложить перед тобой псином Микеланджело или Бетховена. – И вдруг его тон стал холодным, а зрачки расширились. – Ты пришла на встречу со мной именно в этой одежде и именно таких цветов, потому что хорошо знаешь, что меня, с моей филией Ауры, это привлечет. И убираешь за спину руки, а сама предлагаешь мне какой-то балаганный текст, представление паяца, надеясь, что старый профессор поделится с тобой своей мудростью. Ну же, Диана… Совсем недавно, под дулом автомата этой ненормальной, ты сотворила шедевр. Не опускайся же до приемов любительского театра. Не оскорбляй меня своей вульгарностью.
Я и бровью не повела. Женс хитер, но и я не лыком шита – и была начеку.
– Вы говорили о сделке. Значит, вам есть что мне предложить.
– Всего лишь некоторые соображения. Они уже никого не интересуют.
– Мне очень жаль, что я не могу подсластить пилюлю вашего пенсионного состояния.
На мой огонь Женс ответил как всегда – контратакой:
– Ты хочешь спасти сестру, но сама же подвергаешь ее опасности – из-за желания защитить ее, что, как я уже объяснил, идеализирует ее в глазах монстра… – И он покачал головой, забавляясь. – При таком раскладе она оказывается самой совершенной наживкой!
Последняя фраза побудила меня действовать. Порой на наших репетициях Женс занимал позицию адвоката дьявола и садиста, отстаивая идею, противоположную той, которую считал верной. И я подумала, что этим он занят и сейчас.
– Возможно, чересчур совершенной, – сказала я.
– Прошу прощения?
– Это ваши же слова – вы это говорили, когда мы отрабатывали наслаждение при контакте: полное удовлетворение желания полностью его истощает.
– Объяснись. – Он смотрел на меня с интересом.
– Вера может быть тем, чего он больше всего желает, но, если дело только в этом, и больше ни в чем, она ни за что не сможет его обезвредить, будучи выбранной. Наслаждение Наблюдателя достигнет кульминации именно в тот момент, когда она окажется в его руках. Вера поторопится показать ему маску Жертвоприношения, но после этого не будет уже ничего. Желание Наблюдателя угаснет само собой, ни к чему его не поведя. Вы говорили, что только холодность может способствовать тому, чтобы нахлынул жар. Если же я стану его тайным желанием, тем, чего он одновременно и желает, и отвергает, то я смогу поднимать градус так высоко, как захочу, – все выше и выше, пока его не разорвет. И вы это знаете, так что прекратите притворяться. Вы были моим профессором, но я уже не ваша ученица. Не оскорбляйте меня своей вульгарностью.
