Переходя улицу, Алварес почувствовал, как круассан переворачивается у него в желудке. Весь ужас в том, что он вполне мог понять нежелание говорить о них, потому что сам был отцом. «Только вообрази своих детей, разыгрывающих этот маскарад… Вообрази, как они тренируются в поместье, чтобы понравиться какому-то безумцу… А теперь представь их похищенными этим безумцем вследствие того, что никто не захотел вложиться в наживок. Представь, как он терзает их вследствие того, что нет профессиональных наживок, способных отдаться безумцу и обезвредить его». В конце концов, как однажды сказал доктор Женс, «наживки делают то, что им нравится», хотя ни один законник на свете не примет в расчет наслаждение наживки как доказательство законности их деятельности.
Неспокойная совесть подкинула Алваресу еще одно неприятное воспоминание: встречу с Дианой Бланко чуть больше недели назад. С Бланко, одной из живых легенд отдела, которую по чистой случайности он увидел в работе на сцене театра несколько лет назад, впервые ощутив на собственной шкуре власть этих существ. Проклятые наживки, его персональные демоны, его дневные кошмары, его «ребята», которым он не рискнет взглянуть в лицо, но и отойти в сторону не может. Наживки – такие же монстры, как и те, кого они ловят. «И как их инструкторы», – с содроганием подумал Алварес. И вот почему: разве можно утверждать, что Виктор Женс более человечен? И Алварес с облегчением припомнил тот день, когда несуразный психолог покинул их навсегда. Разумеется, он знал, что Женс жив, да и Падилья говорил, что время от времени Женсу отправляют доклады, чтобы узнать его мнение. «Но, по крайней мере, он исчез из поля нашего зрения. По крайней мере».
Он не выносил воспоминаний о докторе Женсе. Грехи доктора были и его грехами.
Его грехи, его падение. Несмотря на то что он ничего не смыслил в псиномной психологии, в связи с инцидентом с участием Дианы Бланко о собственном псиноме Алварес прочел. Филия Двойственности, близкая к другой, названной филией Падения, некоторым образом имела отношение к «Генриху V» Шекспира, где речь идет о смерти Фальстафа, символа «падения» в зрелом возрасте, о смерти от наслаждения, которое юный король был вынужден подавлять. «А может быть, – задавался вопросом Алварес, – от собственного падения, от чувства, что низвергается в моральную пустоту, в ту воронку, где и праведники и грешники – все будут перемолоты без всяких различий?»
Автомобиль с тонированными стеклами, казалось, рос по мере его приближения. Алвареса заверили, что встреча займет не более часа, что, естественно, внушало оптимизм, поскольку в таком случае он сможет вовремя вернуться в свой кабинет в Управлении, закрыть двери и подготовиться к голоконференции с Лондоном, где сейчас живет его младший сын, Исмаил. Шестнадцать лет радостей и забот. О боже, он так хочет вновь увидеть его лицо и худую мальчишечью фигурку. Сын учился в закрытом колледже в Лондоне, где предпочтение отдавалось искусствам и гуманитарным наукам. Парень хотел стать актером, и Алварес пошел навстречу его желанию. В конце концов, чтобы удовлетворить фамильные амбиции высшей прослойки буржуазии, достаточно двух старших сыновей: один – свежеиспеченный бизнесмен, а другой – студент дублинского Тринити-колледжа, страстно желающий стать политиком. Так почему не дать возможности Исмаилу поступать по своей воле? И вдруг Алварес вспомнил, как во время прошлой голоконференции парень жаловался на то, что пьесу, постановку которой он смотрел в театре «Глобус», «обкорнали», как раз «Генриха V». Он еще прибавил: «Конечно же, она – не лучшее, что написал этот человек, правда, папа?»
Алварес хотел держать сыновей подальше от своего мира и его опасностей, хотел защитить их от самого существования наживок, таких же молодых, как и они, наживок, игравших Шекспира, чтобы защищать других. «Потому что кому-то приходится делать то, что до́лжно сделать», – повторял Женс.
Алварес пожалел самого себя, взглянув на собственное отражение в темных стеклах автомобиля. Он увидел там человека, которого видели другие: лысого бюрократа, печально шагающего под серым небом осеннего Мадрида. «Уполномоченный по связям, блин: высосанная из пальца должность, даже не политик… Но ведь кто-то должен этим заниматься, верно? И половины хорошо сделанного дела здесь явно недостаточно, папа».
Машина казалась пустой. Изнутри не доносилось ни звука, никто не шевелился. Пока Алварес обходил ее сзади, собираясь открыть переднюю дверцу и сесть рядом с водителем, он думал: «Они, разумеется, в конце концов попадутся… И Отравитель, и Наблюдатель… Мы поймаем их даже без наживок, это ясно. Это вопрос времени. Вопрос – сколько этого времени нужно». Он некоторым образом был исполнен смутной надежды, поскольку поводом для этой конфиденциальной встречи было как раз получение свежей информации, неких зацепок, по обоим делам. И если Алварес сможет доложить министру о некотором продвижении по обоим, день завершится самым благоприятным образом.
Он протянул руку к дверце, и вдруг в голове мелькнула мысль.
Следуя протоколу этой секретной встречи, он приказал охранникам, чтобы те его не ждали и возвращались в Управление. Отпустил он и шофера, и своего секретаря, который, по обыкновению, повсюду его сопровождал. Алварес был один.
Но эти обстоятельства не должны были его тревожить, поскольку встреча, на которую он пришел, была обыденной. Коды были проверены и подтверждены. Он намеревался встретиться со знакомым ему человеком, как обычно.
И тем не менее он почувствовал внезапную тревогу.
«Представь: там один из этих монстров, за которыми охотятся твои „ребята“, и он ждет тебя – в машине».
Мысль была абсурдной, но уже не впервые его одолевали живущие внутри беспокойные призраки. Работа вынуждала его покидать музейные коридоры министерств и иметь дело и с теми и с другими одинаково жуткими, но противниками – опаснейшими безумцами и ужасными наживками. Никто не был способен понять, сколько мужества, сколько отваги требовалось от него, чтобы день за днем просто продолжать быть самим собой.
Он приоткрыл дверцу. Внутренность салона, насколько он мог увидеть со своего места, оставалась темной и пустой. Порыв ветра – и носа коснулся легкий аромат лосьона.
– Привет! – осторожно произнес он.
– Садись, – ответил знакомый голос.
Почувствовав себя несколько спокойнее, Алварес нагнулся и сел рядом с водителем, пристроив портфель на коленях и подбирая полы пальто, прежде чем захлопнуть дверь.
– Надеюсь, это займет не больше часа, – сказал он, обращаясь к человеку, сидящему на водительском месте, – и оно будет стоить того…
И тут он понял.
В машине они были не одни. Без сомнения, был еще один человек – он прятался до этого момента, пригнувшись, на заднем сиденье, а теперь выпрямился. Алварес увидел, как вырастает его силуэт, отраженный в щитке приборов.
Последнее, о чем он подумал, обернувшись и встретившись с темнотой, – это что на лондонскую голоконференцию с сыном он не успеет.
17
Как всегда, я выполняла свою работу с презрением в сердце. И как всегда, старалась обратить это презрение себе на пользу.
