В ушах все еще звучал гнусавый голос, которым несколько минут назад он сказал, чего же хочет:
– Сделай для меня Красоту. В полном варианте. Давненько я ее не видел… Подцепи меня ею на крючок…
– Я не смогу подцепить вас Красотой. Это не ваша филия.
Разумеется, Женса не устроило мое возражение.
– Я приверженец Ауры, и ты знаешь, что сможешь, если сделаешь все хорошо и дашь все… И ты это сделаешь, – прибавил он мягко, но уверенно. – Когда тебе было двенадцать, твоих родителей пытали и потом убили, а сестру жестоко избили. Ты тоже была там, но тебя они практически не тронули. А знаешь почему?
– Я этого не помню, – ответила я, дрожа.
Женс кивнул со своего места:
– О, естественно, ты заблокировала это воспоминание, потому что чувствуешь себя виноватой. И с тех пор ты считаешь, что в долгу перед Верой. Хочешь пожертвовать собой ради нее, хочешь спасти ее и знаешь, что я твой единственный шанс поймать Наблюдателя… И именно по этой причине ты дашь мне Красоту и выложишься полностью. И если ты меня подцепишь, я тебе помогу.
Его мерзкий шантаж не стал для меня неожиданностью. Так всегда Виктор Женс и поступал, и теперь передо мной был прежний Женс, а не любезный старикашка, занятый рутинным медицинским чекингом или поглощением апельсинов вперемешку с кофе с молоком. Я уже привыкла ненавидеть его. И накануне внутренне подготовилась к этой встрече.
– Хорошо, я согласна, – прошептала я.
Меня переполняли злость и презрение к самой себе. Я понимала, что Женс хотел использовать меня как наркотик. Использование тренером наживки для собственного удовольствия являлось неким извращением, отступлением от нормы. Конечно, иногда такое случалось, хотя я не знала ни одной наживки, которая пошла бы на такое унижение добровольно. Но подумала: если мне удастся его подцепить, я смогу вытащить нужную мне информацию даже против воли Женса. Если он ведет грязную игру, я отвечу тем же.
Я осмотрела стену позади себя. Ту, что отделяла прихожую от гостиной. Там имелось зеркало в массивной раме и вычурной формы комод – вещи, пожалуй, излишне броские, но направленный мне в лицо свет нивелировал их, скрывая за моей же тенью. А презрение свое я использую в качестве барьера – для усиления эффекта.
Красота требовала дистанции: прикоснуться к ней – значит разрушить. Это одна из масок Воли. Ее суть – заставить твою добычу поверить в то, что ты недостижима. Степень воздействия Красоты возрастает по мере усиления твоей недостижимости и удаленности, насколько ты сможешь их изобразить. Ключ к ней содержит комедия «Двенадцатая ночь», в которой каждый персонаж влюблен или делает вид, что влюблен, в того, кто ему не подходит.
Женс молча ожидал начала представления. Я не могла следить за выражением его лица из-за света торшера, но представляла его улыбающимся, сутулым, пыхтящим, как старый волокита, заплативший звонкой монетой за скоротечное удовольствие. Это помогло создать дистанцию.
Первое, что я сделала, – отошла на несколько шагов и облокотилась о комод. Расслабила руки, слегка согнула колени и изобразила так называемое изменение состояния – открыла рот, резко выдохнула, а потом вдруг улыбнулась:
– Я верила, что знаю вас, профессор… Думала, что вы ученый, мудрец… Однако теперь вижу, что единственный ваш интерес – развлечения…
Я играла. Текст не имел значения, годился любой, и я импровизировала, используя холодный, издалека идущий голос, необходимый на начальном этапе Красоты.
– Хотите увидеть спектакль? – прибавила я. – Что ж, постараюсь угодить…
– Спектакль не отличается от правды, – прошептал Женс из темноты. – Я знаю, почему ты делаешь это. Ты знаешь, почему делаешь это. Никакого обмана. И ты так же хорошо знаешь, почему сегодня оделась именно так – в это трико, прозрачное с боков… – Его колени выдвинулись из темноты, и, говоря, он разглаживал руками мятые бирюзовые брюки. – Никогда-никогда до конца не понимала ты этого тонкого нюанса, Диана… Если ты притворяешься, а я в это верю, на кой дьявол нужна тогда правда?
– Правда всегда нужна, какой бы она ни была.
– Оставь, пожалуйста. Если я верю, что ты меня любишь, для меня это и есть правда. И если я верю, что ты прекрасна, то ты такова. Я не могу пойти дальше твоей маски. Никто не может. Существует лишь то, в существование чего мы верим. В данный момент я вижу, как ты стоишь здесь, передо мной, и не очень-то много знаю о твоих намерениях… Твои слова, твои жесты… все ли они – компоненты маски? Ты – загадка для меня, как и я для тебя. Но если ты предлагаешь мне разгадку своей тайны и я ее принимаю, то какая разница – настоящая она или нет, можешь мне сказать? Для меня она все равно – разгадка. – И прибавил после небольшой паузы: – Вот только не знаю, к чему я все это тебе говорю… Извини, пожалуйста, я тебя прервал…
Я догадалась о хитроумной западне, которую он для меня готовил. Эти рассуждения, казавшиеся столь уместными, были не чем иным, как обороной. Женс прекрасно осознавал, что на него надвигается, и из кирпичей банальной логики строил защитную стену. Тем не менее его слова о том, что он не знает, зачем это говорит, заставили меня сомневаться относительно его истинных целей.
Он хитрый лис, но ведь и перед ним – не первоклассница.
Пока Женс произносил свою речь, я пыталась составить представление о том, как именно отражается свет от моей одежды. Красота нуждается в ярком полуденном свете, но нам, наживкам, приходится импровизировать с тем, что под рукой. Я наклонилась, вызвав целую волну отблесков на одежде, расставила ноги, уперев правую руку в бедро. Выражение лица – бесстрастное.
– Как бы то ни было, если вы желаете, чтобы я притворялась, именно это я и буду делать, – монотонно произнесла я. – Я дам вам то, о чем вы просите. И плевать на ваши мотивы. – Согнув левую руку, растопыренными пальцами я оперлась о край комода. – То, что вы просите…
Руки к голове, словно приглаживают волосы, начинаю слегка задыхаться. Внимание добычи будет приковано к моему лицу, помещенному в рамку из моих рук. Правая рука медленно ползет вниз – взгляд Женса неизбежно будет следовать за ней. Я остановила ее на уровне бедра и отвела в сторону.
Казалось, на сцене воцарилось спокойствие. Если бы кто-то был свидетелем этого действа, он подумал бы, что старик уснул, но я-то знала: мне удалось пробить брешь в его защите. Сам Женс называл эту фазу «комендантским часом»: псином, полузатопленный наслаждением, начинает бунтовать, а разум стремится сдержать его в тисках навязанного перемирия.
– Ты… хороша, – зашептал он. – Но есть предел, есть у этой маски потолок, и ты это знаешь… Ни одна наживка не прыгнет выше его. Ты проиграешь.
– Возможно.
– Мне нравится, что ты не сдаешься. Что продолжаешь… сражаться.
– Это не я сражаюсь. А вы.
Я подняла подбородок. И сразу же резко опустила голову. Этот прием мы называем «zoom»: внимание публики сосредоточивается на той части тела, которой ты шевельнешь два раза подряд. Фокусники тоже его применяют. Я же использовала его, чтобы изменить выражение лица: некая горделивость. Это отвлечет Женса в достаточной степени, чтобы мой жест соединенных на лобке рук застал его врасплох.
