Мальчик ничего не ответил. Мужчина продолжил:
– Я знаю, что этот выбор отличается от остальных, но ты по-прежнему мой помощник, и я обещаю, что буду очень осторожен… Очень.
– Она тебе не нравится, – наконец сказал мальчик, словно констатируя очевидную вещь – такую же, как ночная темень за окнами машины.
Мужчина какое-то время молчал.
– Ну, в общем, не слишком нравится, – в конце концов признался он и заметил, что во рту пересохло.
– И мне тоже.
Страшно было осознать, что мальчишка, несмотря на юный возраст, попал в самую точку: не то чтобы девушка была некрасива, но это был не его тип. И это настораживало. Девица в джинсах, в какой-то задрипанной курточке – и выглядит так, будто более чем довольна собой. На такую, при иных обстоятельствах, он бы на улице второй раз и не взглянул…
Очень настораживает.
Поворот он прошел на более высокой скорости, чем следовало, и слегка приотпустил педаль газа. Ладони вспотели, а волосы, судя по ощущениям, прилипли ко лбу.
Некоторое представление о том, что могло послужить истинным мотивом, у него все-таки было. Необходимую литературу по теме он читал годами. И знал, что существуют способы заставить тебя выбрать даже то, что внушает отвращение. Точнее говоря, выбираешь именно потому, что нечто внушает тебе отвращение. И он припоминал, что одна из подобных техник, названная «маска Представления», была описана в «Гамлете». Разыграем тебе пьесу, чтобы завладеть твоим сознанием, устроим спектакль-ловушку, чтобы прищемить тебе лапки, поставим мышеловку. Ты получишь именно то представление, которое сильнее всего ненавидишь, и именно по этой причине не сможешь от него оторваться. На эту фальшивую наживку поймаем твоего настоящего карпа.
Он, конечно, должен провести расследование. Нужно все выяснить. Он ее допросит, это как пить дать. С величайшей осторожностью, будто имеешь дело с жидкой взрывчаткой, но он должен принять вызов, потому что на кону стоит его собственная идентичность – того свободного и сознательного создания, того черного смерча, который является его сутью.
Вдруг он ощутил себя как бы в потемках, прокладывающим себе дорогу ощупью, словно потерявшимся, неспособным осознать реальность. Он глубоко вздохнул, некоторое время послушал саксофон, и странное ощущение исчезло. Он списал его на счет усталости. «Спокойно… Это же она находится в темноте, это она потеряла все, это она станет кричать от боли… Мы отделаем ее по полной программе…»
– Что? – услышал он.
– Чего тебе? – И удивленно взглянул на мальчика.
– Ты разговаривал, папа.
Тут он понял, что высказал какие-то мысли вслух, делано засмеялся, что опять-таки поставило его в неловкое положение перед сыном.
– Я говорил, что мы как следует отделаем ее в задницу… – пропел он. И повторил, повысив голос, словно хотел, чтобы было слышно издалека: – Мы отделаем эту суку через задницу.
– Это одна из этих… ловушек? – Мальчик произнес это слово с необычной интонацией – с такими страшными, перенятыми у мужчины оттенками, что взрослый предпочел дать ребенку наиболее оптимистичный ответ:
– Уверяю тебя, Пабло, если это и так, то она скоро увидит, что мы тоже парочка неслабых ловушек. Так что ты не… – Монитор бортового компьютера вдруг ожил, рисуя белую молнию прямо перед лицом мужчины. – Вот дерьмо!
– Что случилось?
Мужчина не ответил, среди прочего еще и по той причине, что пока и сам в точности не знал. Сверкающие огоньки менее чем в километре впереди. Монитор показывает небольшую пробку. Объяснений может быть несколько.
И, сбрасывая скорость, он горячо пожелал, чтобы там, впереди, оказалась всего лишь банальная авария.
Темнота.
Внутри и снаружи.
Я не только ничего не видела, но и сами глаза мои казались ни на что не годными. Попробовала поморгать – что-то коснулось ресниц. Услышала какое-то бульканье – это мой голос. Хотела пошевелиться, но только желанием все и ограничилось: мышцы не слушались.
Это сон? Не уверена.
Секундой раньше я находилась на чем-то похожем на носилки. Видела лампы операционной, слышала приглушенную мелодию саксофона и урчание какого-то мотора – несомненно, одного из хирургических аппаратов. Человек-Лошадь склонялся надо мной, будто ему предстояло меня оперировать. Он сунул мне в рот какие-то резинки, которые едва позволяли дышать, связал руки и ноги. Мне нужно было изогнуться всем телом, чтобы изобразить маску (Представления, согласно технике Бауманна), но удалось лишь повернуть голову. Сделав это, я смогла увидеть на носилках, стоявших рядом с моими, голый искореженный труп Алвареса: глаза словно две плашки, втиснутые в орбиты, и распухший, как дохлая жаба, язык. Человек-Лошадь, с головы до ног заляпанный кровью, держит в руке нож.
«А теперь ты будешь смеяться, девочка».
В это мгновение саксофон умолк, как и мотор, и операционная растаяла в плотной, гнетущей темноте.
Когда я попыталась ухватить ртом воздух, ничего не вышло, что сильно меня напугало, поскольку нос-то дышал хорошо и я ощущала резкий запах роз. Так вот оно что – у меня между зубами что-то есть, какая-то продолговатая и тонкая резинка, и, если ее пожевать, она тоже отдает розами. Это не так уж и плохо, но все-таки хочется дышать нормально.
Внезапно я поняла, что все это не сон: я не могла двигаться, говорить и хоть что-то видеть, и я задыхалась. Если сложить все эти ощущения, то в результате получалось – «паника». Однако на тренингах я усвоила, что нужно оценивать каждое ощущение по отдельности, не создавая из них высшую математику ужаса, которая запросто тебя раздавит.
В принципе, задохнуться я не могла. Если дышать через нос, не пытаясь глотать воздух ртом, то его вполне хватит. Так что нос относился к тем немногочисленным органам, которые функционировали нормально. Другим таким органом были уши – то, что я слышала, наводило на мысль, что кто-то открыл окно, хотя звук долетал до меня приглушенно, словно я была завернута в вату. Проезжающие мимо машины. Голоса. Резкий, командный тон:
– Будьте добры, предъявите… на машину и ваши права, пожалуйста…
Я не пыталась вспомнить, что со мной произошло, потому как рано или поздно, но я все равно это сделаю, а единственное, чего можно добиться, упорствуя в припоминании, – это расстроиться. Вместо этого я сфокусировалась на том, что снаружи, чтобы проанализировать ситуацию, как меня и учили. «Вы можете сидеть в скорлупе грецкого ореха, – говорил нам Женс, – и при этом чувствовать себя повелителем безграничного пространства: вспоминайте Гамлета, Гамлета, всегда – Гамлета».
Я, конечно, была жива, но такой жизни не позавидуешь. Лежала я на боку на чем-то твердом, руки заведены назад, запястья связаны за спиной чем-то похожим на резиновый жгут, и он идет дальше, до самых лодыжек. А поскольку ноги у меня сильнее, чем руки, то они тянут резинку на себя, заставляя болезненно выгибаться дугой. На лице я чувствовала повязку, во рту – кляп. Он представлял собой двойной резиновый жгут, соединенный на затылке с центральной, расширявшейся частью, а мой язык пихала внутрь какая-то круглая штуковина. Но я могла кусать ее, и я это делала. Мне удалось застонать, но звук глушился намотанным поверх кляпа широким скотчем, из-за которого к тому же саднило щеки. Повязка полностью закрывала глаза и, казалось, крепилась не узлом, а липучкой – она несколько раз обматывала голову и застегивалась где-то на носу.
