Увидев, что, набрав код на табло, он скрылся за дверью в дальнем конце комнаты, я решила: пришло время действовать. У меня уже болели колени, на которых я стояла, болело ушибленное о стол правое бедро, рана наверняка кровоточила. Щека возле разбитого рта распухла, словно за ней была картофелина, я по-прежнему хотела пить, а теперь еще есть и пи́сать. Собрав эти ощущения в один комок, я превратила их в эмоцию. Это были физические проблемы, но я трансформировала их в интонацию:
– Пабло.
Мальчик убирал со стола пустые упаковки из-под сэндвичей. Он поднял глаза.
– Пабло, давай так: ты поможешь мне, а я помогу тебе, идет?
Он не ответил. Я взглянула на дверь в противоположном углу. Спустившись вниз, во второй подвал, Наблюдатель оставил ее приоткрытой: мне были слышны его шаги. Сколько времени ему понадобится, чтобы сходить за «вещами»? Не думаю, что много. А может, он еще и наблюдает за мной через скрытые камеры, так что если я попытаюсь, то ничего не потеряю.
Женс тогда сказал: «Ребенок может стать ключом. Вряд ли он увидит в тебе союзника, но, даже если и так, попробуй его завербовать».
Пабло продолжал убирать со стола, сгребая остатки ужина в металлическое ведро, тоже белое. У него, как и раньше у его отца, тоже упала банка, но он терпеливо повторил требуемое действие и не успокоился, пока крышка ведра не закрылась как следует. «А он настойчив», – подумалось мне. Я попробовала воздействовать на его рациональную сторону:
– Если ты мне поможешь, обещаю: отец тебе ничего не сделает. Нас будет двое.
– Мы не сможем победить моего папу. Он очень сильный.
– Но мы можем сбежать.
– Он нас поймает. Папа хорошо бегает.
– Ты знаешь окрестности. Мы где-нибудь спрячемся.
– Нет, я не сумею хорошо спрятаться.
Давить было нельзя. Заметив, что мальчик вертит что-то в руках, я сменила тему:
– Что это у тебя?
Он пожал плечами. Это была маленькая игрушка, которую он вынул из пластикового пакетика, – она, наверное, служила бонусом к чипсам или конфетам: черная тыква на гибкой палочке. Когда палочка раскачивалась, глаза тыквы начинали светиться и слышалось уханье. Я вспомнила, что до Хеллоуина оставалось меньше недели. Встряхнув тыкву пару раз, мальчик, казалось, устал и сложил палочку пополам, будто задался целью ее сломать. Мне показалось, он так погрузился в это занятие, что я решила использовать ситуацию, чтобы завоевать его доверие.
– Так ты не сможешь ее сломать, – сказала я. – Она слишком гибкая.
– Парень из моего класса это делает, – объявил ребенок. – Его зовут Нару, и он индиец, а не индеец.
– Тем лучше для Нару. Но что ты хочешь сделать? Вытащить тыкву?
– Нет, сломать это.
После того как он безрезультатно, наступив желтым ботинком на палочку, подергал за тыкву, он потащил ее в зубы. Я видела, что на столе без дыр лежит электронож. Но не рискнула его упомянуть: Пабло не был похож на ребенка, который не догадался бы при случае использовать очевидное. И я, как и он, принялась раздумывать, как бы помочь решить эту задачку.
– Послушай, если и дальше будешь тянуть, испортишь зубы. Это пластик, а не жвачка, он более твердый. Сделай вот что: закуси палочку, а потом, не разжимая зубов, поверти ее в разные стороны. Крути ее.
Мальчик послушался.
– Да, вот так. А теперь дергай из стороны в сторону…
– Все равно, – сказал он вдруг и уставился на обкусанный конец палочки. И выбросил игрушку в мусорное ведро.
Тыква поухала немного и затихла.
– Пабло, а ты знаешь, как расстегивается этот ошейник? – Я подняла подбородок, чтобы он взглянул на меня.
– Да. Я могу его открыть. Это просто.
– А потом ты мог бы разрезать резинки вот той штукой… – И я кивнула в сторону электроножа. – Как ты думаешь? Сможешь это сделать, да?
Он, казалось, размышлял. Вынужденное стояние на коленях стало уже мучительным. Я перенесла вес тела с одной коленки на другую.
– Ты – одна из этих ловушек? – спросил мальчик, поглядывая то на электронож, то на меня.
– Нет, никакая я не ловушка, Пабло.
– Если я тебе помогу, папа сядет в тюрьму.
Я быстро сообразила, что сказать:
– Нет, он ляжет в больницу. И там его вылечат.
– Папа болен? – Выражение лица под синей бейсболкой ничуть не изменилось.
– Ну, сначала его нужно будет обследовать, так? Может, он ничем и не болен, но это еще надо установить. Ему ведь тоже нужно помочь… Ты же не хочешь, чтобы он и дальше делал то, что делает, правда? – Я поглядывала на дверь, в любую секунду ожидая какого угодно звука.
– Что делал?
– Ну, делал то, что он делает… делает с нами, с девушками…
– Вы не девушки, вы шлюхи.
Даже тени эмоции не прозвучало в том, что он сказал. Он просто меня поправил – словно я неверно произнесла слово, а он меня поправил. Я проигнорировала его последний комментарий и улыбнулась:
– Пабло, если я буду свободна до возвращения твоего папы, я уговорю его лечь в больницу…
– А если он не захочет?
– Тогда я сделаю то, что он скажет. – Ложь должна быть незамысловатой, и было очень важно не позволять ему раздумывать о ней. – А теперь почему бы тебе не попробовать меня освободить?
Взгляд на электронож. Взгляд на меня.
Я напрягала слух, но вокруг стояла тишина. Дверь, через которую вышел Наблюдатель, оставалась неподвижной.
Мальчик взял в руки электронож и присел рядом со мной на корточки.
– Молодец, Пабло… – подбадривала его я. – Нет, подожди… Сними сначала ошейник…
– Нет, сначала резинки. – Он взял меня за руки выше локтя и потянул вверх и назад, вынудив меня натянуть цепь железного ошейника. Как могла, я раздвинула руки, чтобы ему было легче достать до резинки, но он сделал другое: зажал в кулак мой левый мизинец, вытянул его и с негромким щелчком привел в движение лезвие ножа.
Мой вопль был пресечен ошейником, поскольку неожиданная боль заставила меня прыгнуть вперед. Полсекунды я не дышала, придушенная железным обручем, затем выгнулась назад, и воздух проник в горло. Я знала, что если упаду в обморок, то задохнусь, а это неизбежно и скоро случится, поскольку кровь отхлынула от головы и лилась из руки: хотя я не могла ее видеть, но чувствовала, какими мокрыми и теплыми становятся джинсы. Перед глазами все расплылось, я больше не была способна оставаться на коленях в вертикальном положении. Железный ошейник начал меня душить.
Что-то ударило меня по щеке. Это был мой мизинец: мальчик швырнул мне его в лицо.
– Сдохни, – сказал он без всякого выражения.
