Я поняла, что последние слова о моей ране. Почувствовала прикосновение к коже марли и какой-то мази. Я по-прежнему лежала на животе, тело согнуто дугой, левая щека прижата к полу, лицо обвязано веревками, щиколотки и запястья притянуты к ягодицам. Пришлось терпеть этот осмотр со сведенными мышцами, обездвиженной. Пару раз казалось, что я теряю сознание, и я вгрызалась в веревки, рассекавшие лицо, чтобы не допустить этого.
– Мои соболезнования по поводу пальца, – заявил Наблюдатель, вновь накладывая на рану повязку. – Я отругал Пабло, но ведь нужно принять во внимание, что ты пыталась его завербовать, так ведь? Это с твоей стороны был неудачный ход. Ну ладно, кровь уже не идет. И я наложил на рану мазь, чтобы бинт не прилипал. Больно?
Я не ответила. Только смотрела на него, хлопая ресницами.
Он склонился еще ниже. Его дыхание – мне в лицо – пахло кофе.
– Скажи, что ты со мной сделала. Только это, всего лишь это, и я убью тебя прямо сейчас, клянусь.
Сквозь свои веревки я процедила ругательство.
Он не выказал ни удивления, ни злобы. И легонько похлопал меня по плечу.
– Я могу причинить тебе гораздо больше страданий, чем ты способна вообразить, – любезно сообщил он. – Таких, что ты поверишь в то, что я – Господь Бог, и будешь умолять меня остановиться. Будешь мечтать о смерти, как об оргазме, и отправишься на тот свет, хорошо запомнив все, что я сделал. А когда перевоплотишься, то каждый день в новой жизни тебе будет сниться то, что ты испытаешь сейчас, и просыпаться ты будешь от собственного крика. Твои будущие жизни окажутся ввергнуты в безумие тем адом, через который пройдешь здесь и сейчас, начиная с этого самого момента…
Говорил он так, словно все это уже сделал. Типичные интонации психа – такое мне уже приходилось слышать. В театре ужасов его разума все это уже осуществилось. Затем он поцеловал мои волосы, поднялся и поступил как обычно: он, казалось, полностью забыл обо мне и занялся ребенком, который только что вернулся, облаченный в штаны-бермуды и обутый в свои вызывающие желтые ботинки.
Они что-то ели, усевшись в том конце стола, которого я не видела. Потом установили что-то вроде штатива и какое-то время возились с небольшой голокамерой, выбирая уровень освещенности и цветовую гамму картинки. Трудились плечо к плечу, без малейших признаков взаимной привязанности, но, очевидно, в ней вовсе не нуждаясь. Это был такой симбиоз, как говорил Женс, – взаимопомощь и взаимная поддержка: Макбет и леди Макбет, занятые любимым делом. Папочка желал знать, в каком режиме мое тело будет более выгодно смотреться на фоне белой стены и как бы устроить, чтобы камера двигалась автоматически и сняла меня крупным планом, когда они перенесут меня на стол. Он характеризовал мои ноги как «слишком длинные и тощие» и разглагольствовал о моих грудях или моей заднице, словно ему доставляло особое удовольствие, что мальчик все слышит. Я была предметом – чтобы трахать, резать, жечь, ломать. Не думаю, что реплики эти преследовали иную цель, кроме саморазогрева. Они явно привыкли к этому ритуалу.
Убрав штатив и выключив камеру, оба подошли ко мне.
– Мне нужно съездить в офис, примерно на полчаса, Пабло, – сказал Наблюдатель, – но все же начнем.
Эта фраза молнией ударила в меня – желудок сжался в комок. Теперь их уже не остановишь. Я могла моментально обездвижить Наблюдателя какой-нибудь быстрой маской, но использовать маску для собственного спасения, не имея понятия, что происходит во втором подвале, не входило в мои планы. Я закусила веревки, чтобы не дать ужасу вырваться наружу стоном, когда Наблюдатель склонился надо мной.
– Знаешь, что ты такое? – произнес он, тяжело дыша.
Я догадалась, что это что-то вроде ритуальной фразы, спускового крючка, направляющего в меня весь его смертоносный снаряд. Тут мальчик сказал:
– Коробка со стеклом.
– Ты что, не принес ее? Тащи сюда.
– Один я не справлюсь.
Папаша выдохнул «ладно», поднялся, и я услышала, как оба выходят и спускаются по лестнице.
Составленный мной план был на грани абсурда, но что-то ведь нужно было делать, и теперь предоставлялся такой шанс. Возможно, последний.
План базировался на одном-единственном предмете. Во время глупейших разглагольствований моего палача я не переставала о нем думать. Я вновь увидела его, когда Наблюдатель отошел, чтобы поесть и настроить камеру, – электронож, который мальчик, рассердившись, бросил на стол, и тот покатился, остановившись на краю стола.
На краю стола.
И они его не трогали. Так он там и лежал, выставив свой острый конец. Ножка под ним, как раз под этим углом стола, находилась где-то рядом с моим бедром.
План был отчаянный, то есть полностью соответствовал моему положению. «Дай мне всего несколько секунд». Я набрала в грудь побольше воздуха. Кусая веревки, стягивавшие лицо, с такой силой, что чуть было не перегрызла их, я начала продвигаться, как раньше, когда мальчишка со мной играл. Довольно быстро я добралась до ножки стола. Я точно знала, что в таком положении ударить по ней не смогу, нужно перевернуться лицом вверх. К счастью, развернуться я смогу через правый бок, не задев обрубок левого мизинца, который пульсировал глухой, но нарастающей болью.
Я напрягла все мускулы и попыталась сделать это в два приема. Сначала потянула за веревки, словно за вожжи, и уронила себя на бок. Это оказалось просто. Но когда я собралась закончить поворот и перевернуться лицом вверх, выяснилось, что это практически невозможно. Я просчиталась, и ножка оказалась слишком близко. Тут я сорвалась и, захныкав, стала извиваться – так близко и одновременно так далеко от своей цели. Образ изувеченного щенка лишил меня рассудка, и на мгновение я забыла о сестре и думала только о себе, о своем паническом ужасе перед перспективой испытать те же пытки, что и щенок. Но эта дорожка неизбежно приведет меня в колодец, который поглотит мое тело. «Нет, так не пойдет. Прежде всего сохранять спокойствие».
Я глубоко вздохнула – раз, второй, третий. Где-то далеко послышался шум. Уже идут? Все равно. Я решила, что не сдамся.
Обдумала ситуацию. Я лежу на правом боку, спиной к ножке стола, а значит, могу ударить по ножке пятками. Конечно, не сильно – щиколотки привязаны к запястьям, но ведь я совсем близко, и сильные удары не понадобятся. Возможно, удастся использовать и левое бедро. Электронож лежит на самом краешке, а ручка у него округлая. Он покатится. Если немного повезет – всего-то и надо, чтобы стол ответил на мои толчки.
Надавив рукой с перевязанным пальцем на ягодицы, я сильнее выгнулась назад, оперлась пятками о ножку и принялась раскачивать стол. Не считая электроножа и пластиковых упаковок, стол был пустым, и мои толчки заставили его качнуться. Шум был еле слышен.
Я не хотела думать, что будет потом, что я буду делать, когда нож упадет – если он, конечно, упадет, – или о том, что буду делать, если он перекатится на другую сторону. «Будущее – это призрак, мы сами его придумываем, чтобы пугаться, – говорил нам Женс. – Макбет боится того, что может произойти, и это приводит к тому, что он не осознает того, что действительно происходит».
