– Хватит уже, Бланко.
– Может, нам стоило бы публично поблагодарить Наблюдателя за его миссию – очистку города от отбросов? Как вам идея заказать мессу в Альмудене?
[11]
– Бланко!
Закончив, я ощущала себя именно так, как всегда, когда говорю то, что чувствую, – заполненной. Не так, будто я что-то из себя извергла, а словно я устроила себе обалденный банкет, который на самом деле могу позволить себе лишь изредка. Алварес, напротив, сморщил нос с миной легкого отвращения, словно искренность была для него блюдом вульгарным.
– Если вы намеревались обсудить логистику данного дела, то могли бы опустить оскорбления. Ваша жалоба уже записана на жестком диске. Я поговорю с Падильей. А теперь…
– Я просила о встрече не для того, чтобы жаловаться на кого бы то ни было.
– Бога ради, скажите же мне, наконец, чего вы хотите, и покончим с этим! У меня через час совещание в министерстве.
Я еще мгновение смотрела на его профиль сквозь частокол из мокрых прядей, падавших со лба, потом вдохнула поглубже и одним махом выдала то, о чем размышляла почти двадцать четыре часа за весь этот ужасный последний уик-энд:
– Я хочу подать заявление об отставке.
Когда Алварес Корреа взглянул на меня в прошлый раз, я была обнаженной.
Случилось это два года назад, в апрельский денек, вскоре после похорон Женса. Я находилась на сцене одной из театральных студий нашего отдела, перед декорацией, имитировавшей выложенную белой кафельной плиткой ванную, и постоянно двигалась с душевым шлангом в руке, в дидактических целях разыгрывая маску для филии Двойственности перед начинающими наживками. Алварес спустился в студию для срочного разговора с Падильей. И вышло так, что он, оказавшись как раз филиком Двойственности, едва увидев меня, оказался на крючке.
Сцены в театрах наживок похожи на площадки в телестудии: открытые декорации, юпитеры и даже видеокамеры – наши репетиции проходят на глазах у всех. Так сделано потому, что мы, наживки, очень опасны, и оказываться кому бы то ни было, даже тренеру, с нами в закрытой комнате считается нежелательным. По этой же причине спускаться в подвалы, где оборудованы сцены, запрещено всем, кроме сотрудников Криминальной психологической службы.
Однако в случае с Алваресом последствия оказались двойственными, как и его филия. Он был нашим уполномоченным по связям с Управлением внутренних дел, и теоретически никто не мог отказать ему в допуске в театр. Кроме того, невозможно отрицать, что ему и раньше приходилось посещать нашу театральную студию, и он знал о рисках разглядывания наживки на сцене во время представления. Так что речь идет о чистой случайности. Рыбаки порой вытаскивают жестянки или ботинки вместо рыбы, и нам, наживкам, случается подцепить кого-то на крючок, вовсе не имея такого намерения.
Филик Двойственности испытывает наслаждение при виде тела, которое движется на постоянно меняющемся фоне. Пауло Елазян, психолог из Бразилии, впервые описавший эту филию, просил своих наживок ходить из стороны в сторону перед декорацией с тремя различными задниками. Новые техники позволили наживке использовать как изменчивую декорацию и собственное тело. Из античной мифологии известен морской бог Протей, который умел по собственной воле изменять форму своего тела. Недаром одного из героев шекспировской пьесы «Два веронца» зовут именно так, и его постоянные превращения из друга в предателя, из любовника одной дамы в любовника другой, из хорошего парня в развратного насильника дают нам кое-какие символические ключи к этой маске. Женс заставлял нас разыгрывать сцены из этой пьесы в антураже ванной комнаты, где и тело, и вода помогали соткать своеобразный ковер из подвижных и постоянно меняющихся образов.
Подозреваю, что, пока Алварес спускался, он мельком взглянул на единственную освещенную сцену, где я, обнаженная, как раз изображала маску его филии, и в этот миг я сделала некое движение, которое и подцепило его на крючок. Просто беглый взгляд в ту самую секунду. Тебе может представиться возможность раз двадцать пройти перед мишенью безнаказанно, пока стрелок перезаряжает пистолет, но Алварес прошел именно в тот момент, когда я стреляла.
Конечно, я знала, кто он. Мы не раз пересекались в нашем отделе, и за эти годы Алварес успел провести с нами кучу разного рода бесед и инструктажей, хотя наедине с ним я не оставалась ни разу. Но той секунды оказалось достаточно, чтобы наши с ним отношения раз и навсегда изменились самым решительным образом.
О том, что произошло, я догадалась сразу же – стоило только увидеть, как он вдруг застыл на нижней ступеньке лестницы. Я уже готова была прервать репетицию, чтобы не навредить ему еще больше, но тут, к счастью, появился Падилья и взял его под руку, выведя из состояния ступора. Но, конечно же, Алварес остался на крючке, потому, закончив работу и накинув халат, я попросила одного из тренеров представить меня ему. И постаралась снять его с крючка несколькими жестами, в которых начисто отсутствовала туманная двойственность, столь чарующая приверженцев его филии: я протянула ему руку, улыбнулась, мы перекинулись парой незначащих фраз.
Тем не менее после того случая Алварес ни разу на меня не посмотрел. Он быстро отводил взгляд, стоило нам случайно столкнуться где-нибудь в коридорах театра или в зале для совещаний. Я на него не обижалась: глава семейства, католик, отец троих детей. Работа вынуждала его контактировать с нами, но он ничего не понимал в мире псиномов, филий или в том, отчего Шекспир столь порочен и столь полезен. Он был одним из приверженцев Двойственности и использовал эту свою двойственность в ходе политических совещаний, однако он здорово ошибался, полагая, что в частной жизни обладает прочными убеждениями.
Даже в тот дождливый понедельник, когда я заявила о своей отставке, он заколебался и замигал, но взгляда от ветрового стекла не отвел.
– Ваша… отставка? Но не вы ли только что говорили о том, что хотите поймать этого субъекта…
– Я только что говорила о том, что мне доставило бы удовольствие сделать это. Но заниматься этим дальше я не могу.
Алварес вздохнул и впервые за время нашей беседы смягчил тон:
– Сколько вам лет, Диана?
– Двадцать пять. – Я отметила и тот факт, что он впервые назвал меня по имени, а не по фамилии.
– А когда вы начали этим заниматься?
– В пятнадцать.
Алварес на мгновение задумался.
– В соответствии с нормативами этой профессии вы, конечно, уже ветеран. Многие наживки уходят на покой раньше. Но я читал ваше личное дело, и мне известно, что вас считают выдающимся сотрудником…
Самый подходящий момент поддакнуть. Но я выдержала паузу.
