Каролина Падилья подправляла свою картину, когда ее заставил вздрогнуть звук – будто где-то в доме что-то разбилось.
– Что случилось? – воскликнула она.
Никто не ответил. Может, ее не услышали, потому что дверь в комнату закрыта, а в гостиной все еще звучит музыка, которую записывает брат. Пират во дворе лает, как никогда, да и дождь идет.
И она решила, никакой трагедии нет. «Амелия, наверное, опять за свое: еще одна безделушка отправится в мусор», – подумала она, улыбнувшись, и вернулась к своей картине. Но решила, что устала рисовать, опустила кисточку в стаканчик с водой, где уже стояли другие, и вытерла руки. Она была очень аккуратной, чистюлей, ей нравилось убирать вещи на свое место, и комната ее выглядела безукоризненно. Несколько лет назад брат, когда родители распекали его за бардак, пошутил: «Карола ничего не разбрасывает, потому что не двигается». Вспыхнул грандиозный скандал, был крик и даже мамины слезы. Но девочку жестокая фраза брата нисколько не задела. Алваро она очень любила и знала, что их чувства взаимны. «Это потому, что он мальчик, – думала она. – А мальчики всегда такие дураки». И конечно, она не станет портить ему праздник.
Девочка взглянула на часы и подумала, что с минуты на минуту в дверь постучит Амелия, чтобы сказать, что обед на столе. Ее всегда звали, а брата – нет. Каролина терпеть не могла, когда родители обращались с ней «по-особенному». Иногда ей казалось, что мама и отец больше ухаживают не за ней, а за ее инвалидностью: они тратили время и деньги, чтобы обеспечить ей дорогостоящие реабилитационные занятия или обременительные и бесполезные сеансы терапии с использованием так называемых стволовых клеток. Почему они не хотят принять ее такой, какая она есть? Это вызывало досаду, но досаду вызывало и собственное неумение сказать им об этом так, чтобы не обидеть.
Девочке показалось, что кто-то приближается к ее двери. Амелия, конечно. Но, кем бы он ни был, войти он не решался. И она подумала: не братик ли надумал сыграть с ней какую-нибудь шутку?
– А я тебя слышу, – сказала она громко, улыбаясь.
Никто не ответил. Она уже собралась нажать на кнопки управления креслом, чтобы подъехать к двери, когда внезапно что-то привлекло ее внимание в картине.
Папа был прав: ангел слишком серьезен. Она нарисовала его с такими распростертыми руками, что он, казалось, уже никого не приглашает в свои объятия, а хочет сцапать какую-нибудь невинную жертву. Пальцы у него – как когти.
Ты моя, Каролина.
Он был плохо сделан, совсем нереальный. Только выражение его лица оставалось привлекательным, и Каролине вдруг пришло в голову, что, несмотря на всю серьезность, в его глазах – блеск какого-то…
Внезапно дверь рывком распахнулась; та фигура, что, пошатываясь, вошла в комнату, тоже была плохо сделана и тоже была нереальной. Он, казалось, появился из фильма ужасов – весь в кровище, с ножом в руке. Каролина даже не закричала. Она просто-напросто в это не поверила. Одна когтистая лапа схватила ее за оранжевую маечку, и она почувствовала себя вздернутой вверх. Ее бесполезные ноги задергались в воздухе, как щупальца кальмара, а потом она снова упала на спину, на свою кровать. Больно ей не было – она будто отключилась от того, что происходило, глядя на все, словно на фрагмент собственной картины. И когда он набросился на нее, давя своим рычанием, запахом свежей крови и звериными жестами, и потянул вниз ее черные лосины, пытаясь их снять, Каролина поняла, что это не ее отец, он просто не мог им быть, – это был ангел.
Она поняла это, потому что разглядела в глазах ангела то же самое, что видела теперь, так близко, в глазах этого мужчины.
Наслаждение.
30
Весь остаток того дня я задавала себе одни и те же вопросы. Откуда у меня ощущение, что Женс скрывает что-то? Может, ему все же известно, где Вера? А что следует думать о похищении Элисы? Связаны ли оба исчезновения с проектом «Ренар»?
Я решила поговорить с Падильей, но в отделе мне сказали, что он взял выходной, а у меня не было номера ни его мобильника, ни домашнего телефона. Единственной надеждой оставался Мигель. Я послала ему эсэмэску. К вечеру, когда за окном уже темнело, зазвонил мой телефон. Это был Мигель. Он казался довольным, извинился, что не позвонил раньше, и предложил нечто необычное: встретиться в мексиканском ресторане на улице Принсеса, который нравился нам обоим. У меня не было желания ужинать в ресторане, но Мигель принялся уверять, что хочет лишь найти какое-нибудь приятное место, где можно спокойно поговорить. В конце концов я согласилась, надела куртку и, проехав по холодному, мокнущему под дождем Мадриду, оказалась в ресторане раньше его. Должна признать, что атмосфера заведения, достаточно многолюдного в канун праздника, воспоминания о других наших встречах в этом зале и первые глотки «Маргариты» меня таки расшевелили. Пока я изучала меню, снабженное с фотографиями блюд, передо мной выросла тень, что побудило меня поднять взгляд. Это был он.
– Привет, солнышко.
– Привет.
Выглядит как на картинке: черная атласная рубашка, белые как снег волнистые волосы. Его улыбка, обрамленная тщательно подстриженной бородкой, согрела меня лучше, чем коктейль. И внезапно я поняла, что идея встретиться здесь была хорошей.
Мигель быстро сделал заказ, а потом приготовился слушать. Нас усадили за столик возле кухни, откуда доносились голоса официантов, но зато мы были далеко от веселившихся гостей. Впрочем, в любом случае весь мир перестал для меня существовать, пока я рассказывала о встрече с Женсом и о подозрениях относительно исчезновения Веры. Мигель ласково поглаживал мою забинтованную руку, и я вспомнила о таком же жесте Марио Валье в другом ресторане, но, кажется, уже несколько веков назад. Когда я договорила, он тяжело вздохнул:
– Хочешь знать, что я об этом думаю?
– Да, как будто мы с тобой – в «комнате правды», – сказала я.
– Думаю, что ты загоняешь себя в тупик, солнышко.
– Пусть так. А теперь ответь мне на вопрос: ты знал правду о проекте «Ренар»?
– Нет.
Я смотрела прямо в его прекрасные глаза и видела только искренность – как два зеркала, отражающие мою собственную.
– Ничего не знал, клянусь. Но буду с тобой откровенен: меня это ничуть не удивляет. Эксперименты с наживками проводятся во всем мире… Подожди, дай сказать… Если ты спросишь, как я отношусь к этому с точки зрения этики, я скажу, что это достойно осуждения. Идет? Теперь дальше. Думаю ли я, что нужно устраивать скандал, звать журналистов, писать заявление? Нет, не думаю. А еще я не думаю, что случившееся с бедной Клаудией имеет хоть какое-то отношение к исчезновению твоей сестры… Сфальсифицированные данные компьютеров? Извини меня, но слово какого-то психа, причем в состоянии, когда его вот-вот уничтожат, не кажется мне заслуживающим доверия…
Меня так обескуражили его слова, что я ничего не ответила. Потом сказала:
