Ухаживал за ней и молодой тогда Эттан Даверт. Ухаживал, будучи уже Возносящим.
Всей истории Луис не знал, но Вальера сделала правильный выбор. Иначе бы его и на свете не было.
– Батюшка, я хотела поцеловать вас перед уходом.
Эттан протянул дочери руку. Лусия склонилась в легком реверансе, целуя пастырское кольцо, выпрямилась, посмотрела на отца.
– Я буду молиться за вас.
– Молись, дочь моя.
Эттан собственническим жестом потрепал дочь по щеке. И что-то блеснуло в темных глазах…
Луис тряхнул головой, отгоняя глупые мысли.
Показалось.
Конечно же, ему показалось. Ведь не бывает так, чтобы отец смотрел на свою дочь… с похотью?!
Глава 2
Герцогесса Карнавон
Вначале было темно и страшно. А еще – больно. Тело было словно чужое, Таня попыталась пошевелиться – и не смогла. Разве что приоткрыла глаза….
По счастью, работали уши – и улавливали обрывки фраз.
– На заре…. на берегу…
– Едва не умерла….
– Таламир будет недоволен…
Таня слышала, но всерьез эти слова не воспринимала. Так, сотрясения воздуха.
Ей было плохо, тошно, больно…
Кажется, кто-то переворачивал ее тело, кто-то обмывал, менял простыни… кажется. Пока она ничего не знала. Она спала и видела сны. Красивые сны.
Тело реципиента приняло новую душу, расплачиваясь за это с лихвой.
Жар, боль, тошнота, спасибо еще не померла, а могла бы. Хотя…
Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет, и полы в храме попортит. Молитва – это хорошо, но купание в морской водичке, по весне, с большой кровопотерей, да еще надолго, да под холодным ветром…
Одним словом, Алаис Карнавон свалила элементарная пневмония. Но в мире, где не знали антибиотиков, легче от этого знания Тане не было. Ее просто трясло в лихорадке.
Тело реципиента адаптировалось, адаптировался и разум. Есть теория, что наш мозг сохраняет все воспоминания прошедшей жизни, просто надо уметь их извлекать оттуда. Таня могла бы поклясться теперь, что это правда, потому что перед ней разворачивались картины жизни Алаис Карнавон. И была эта жизнь откровенно несчастливой.
Золушка?
Нет, это не совсем то слово и не совсем тот человек. Хотя Алаис лучше бы золу выгребала.
Первое воспоминание, которое увидела Таня – это семья Карнавон.
Старый герцог, действительно старый, поздно женившийся на очаровательной тьерине Катилине Эмеро. К рождению Алаис ему исполнилось уже пятьдесят лет, но годы не согнули его. Только добавили седины, которая превратила некогда русые волосы в платиновые.
Люциус Малфой, шестидесятилетний вариант, – отмечает для себя Таня. И верно – хорош! Даже в этом возрасте невероятно хорош. Четкие черты лица, высокий лоб. Породистый нос с горбинкой, крупные, недовольно поджатые губы, тонкие пальцы истинного аристократа… и плеть, с которой он не расстается. Знак герцогского достоинства, но в то же время и оружие. Девочка знала, как болезненны ее удары и даже во сне Таня чувствовала ее отчаяние.
Мать – Катилина Карнавон, очаровательная блондинка лет сорока. Хорошенькая настолько, что в юности наверняка была ослепительна. Ясно, на что повелся отец.
Два старших брата – удачный симбиоз отца и матери, его черты лица при ее окраске волос и глаз. Гроза женских сердец всей округи.
Старшая сестра – Алита. Копия матери в юности, нежно любимая всей семьей.
И – Алаис.
Вечный гадкий утенок. Даже хуже того – альбинос.
Ну да. Не слишком красиво. Белые волосы. Белые брови и ресницы, кожа, лишенная пигмента и мгновенно обгорающая на солнце, глаза, цвет которых варьируется от красного до лилового.
Увидишь в полумраке, так и молитвенником запустишь. Подумаешь, нечисть на охоту вышла.
По счастью, отец не усомнился в своем авторстве, а то могло бы быть что угодно, вплоть до полета младенца с замковой башни в море. Да, бывало и такое, иногда только с ребенком, а иногда и с неверной женой. Официальная версия – несчастный случай. О двух таких Алаис знала из летописей рода Карнавон.
Алаис оказалась младшим и неудачным ребенком в семье. Иногда таким везет и их любят и балуют. Иногда. К Алаис это не относится. Ее воспринимают настороженно, словно опасного грызуна, то ли больного бешенством, то ли просто ядовитого.
Во сне она видела окружающий мир ярко и четко, как никогда не бывало ранее.
Вот замок. Высокий, величественный, из массивного серого камня, крытый алой черепицей. Ее комната – простенькая по меркам герцога и Алаис, но роскошная с точки зрения самой Тани. Одна комната ненамного меньше, чем вся ее квартира. Громадная кровать под балдахином, туалетный столик, шкаф с одеждой, ковер на полу и кресло.
Нищета?
Ну да.
Нет ни гардеробной, ни комнатки для прислуги, чтобы спала ночью рядом, окно забрано самыми простыми стеклами в тяжелой свинцовой раме, не цветными, без узора, шторы старые, ткань, которой обтянуты стены, выгорела и высолилась от времени. Именно высолилась – неподалеку от замка шумит море. И влажный воздух оставляет на губах нотку соли…
Для сравнения Алаис вспоминает комнату старшей сестры. Вот это – настоящие покои из четырех комнат – гостиная, спальня, комната служанки, гардеробная. У Алиты есть и личная служанка, которая ночует в отведенной ей комнатушке, и даже личный грум. У Алаис – никого и ничего.
Раньше была, но потом девочка лишилась и ее.
Кузина Ланисия.
Единственный человек, который любил и ценил маленькую Алаис, разговаривал с ней, научил читать и писать. Но прилюдно выражать свои чувства девушка не смеет, иначе ей сильно достанется. Да и отношение к ней, как к служанке.
А еще есть – море.
Море…
Оно ласковое, живое, оно ластится к пальцам – и Таня готова часами сидеть на его берегу, как и в родном мире. Кажется, ей было не больше трех лет, когда она впервые сбежала из-од надзора служанок и добралась до берега моря. Сидела, пересыпала песок с руки на руку, купаться почему-то не пробовала, просто гладила ладошками воду. Хорошо помнится лицо нашедшей ее служанки – бледное, растерянное, испуганное, облегчение, вспыхнувшее в темных глазах, а потом – страх.
Но почему?
Сейчас, взрослым разумом, Таня не может понять его причину.
Наказание?
Вполне возможно. Но Тане почему-то казалось, что боялись – малышку. Почему?
Загадка…
Вспыхивает следующая картинка.
Алаис всего пять лет. И она притаскивает в замок ужика. Змееныш запутался в зарослях колючего кустарника и сильно поранился. Девочка, как могла, промыла ранки, накормила молоком…
[1]
