Город был так близко от нас, что все мы ночевали у себя в комнатах, и каждый вечер мне бросалась в глаза очевидная разница между нервной, напряженной обстановкой у моста и спокойным, размеренным ритмом повседневной жизни в городских стенах. Мое поведение, надо думать, отражало тревогу моих наставников, потому что Виктория вдруг возобновила свои вопросы: чем это мы так заняты целые дни напролет?
И вот мост объявили готовым. Еще день, еще отсрочка, пока Леру и другие мостостроители не провели серию скрупулезных испытаний. Лица их продолжали оставаться напряженно сосредоточенными и тогда, когда они сообщили во всеуслышание, что мост выдержит. За ночь Город подготовили к перемещению. И едва забрезжил рассвет, по сигналу одного из движенцев серая громада с беспредельной осторожностью, дюйм за дюймом поползла вперед.
Я выбрал себе наблюдательный пункт на одной из несущих башен с южной стороны расселины; передние колеса Города вкатились на мост, цепи приняли на себя нагрузку, башня завибрировала – и устояла. В слабом свете восходящего солнца я все же не мог не заметить, как под исполинским весом опустились и натянулись цепи, как под чудовищной тяжестью прогнулось само железнодорожное полотно. Я посмотрел на гильдиера из мостостроителей, который притулился на той же башне в двух-трех ярдах от меня. Все его внимание было поглощено прибором, присоединенным к цепям над нашими головами, который измерял нагрузку. Никто из наблюдавших, что толпились по сторонам, не шевелился и не произносил ни слова, будто малейший звук мог нарушить непрочное равновесие всей системы. А Город все катился вперед, и вскоре мост принял на себя его вес целиком.
Тишина оборвалась внезапно. С оглушительным треском – крутые стены расселины отозвались громоподобным эхом – лопнул один из тяговых канатов. И с дикой силой хлестнул прямо по цепи охранявших мост стражников. По конструкциям моста пробежала крупная дрожь, а из недр Города донесся истошный визг лебедки, вдруг избавленной от напряжения. Визг оборвался: движенцы у пульта управления отключили мотор. Теперь Город продолжал ползти на четырех лебедках, еще медленнее, чем раньше. На северной стороне расселины лежал, свернувшись, лопнувший канат, а под ним – пять убитых стражников.
Наконец, самые рискованные минуты остались позади. Город протиснулся меж северных башен и лениво заскользил по эстакаде к канатным опорам. Затем он затормозил, но никто не нарушил молчания – ни криков торжества, ни вздохов облегчения. Трупы стражников подняли на носилки и прикрыли, прежде чем унести в Город. Да и Город – был ли он хоть теперь в безопасности? Строительство моста вызвало длительную задержку, и от оптимума нас отделяли четыре с половиной мили. А сколько еще предстояло сделать: снять рельсы, латать разорванный канат, демонтировать несущие башни и цепи и сберечь их для возможных будущих нужд…
Но скоро, неизбежно скоро Город двинется в путь опять – все дальше и дальше на север, вслед за оптимумом, который тем не менее всегда ухитряется ускользнуть от нас, убежав на несколько миль вперед.
Часть вторая
1
Гельвард Манн скакал верхом. Привстав на стременах, склонившись к шее крупной каурой кобылы, он весь отдался скачке: ветер, треплющий волосы, грохот копыт по каменистой почве, дрожь мускулов на боках лошади, подспудная боязнь, что она вот-вот споткнется и выкинет его из седла, – все сливалось в дивное ощущение скорости. Путь лежал на юг, прочь от убогих деревушек, где они только что побывали, через холмы и по равнине обратно в Город. Когда за очередным гребнем он, наконец, показался на горизонте, Гельвард перевел лошадь на легкий галоп и повернул ее по широкой дуге обратно на север. Вскоре она перешла на шаг, а когда солнце стало припекать, он и вовсе спешился и двинулся рядом, держа ее в поводу.
Он думал о Виктории: ее беременность длилась уже более десяти миль. Выглядела она совершенно здоровой и даже похорошевшей, и администратор медицинской службы заверил его, что все протекает нормально. Гельварду теперь разрешали проводить в Городе больше времени, и он иногда целыми днями оставался с женой. Им повезло – Город опять перемещался по ровной местности. Ведь появись необходимость строить новый мост, возникни любые другие чрезвычайные обстоятельства, и время, какое он мог уделить Виктории, тут же резко сократилось бы.
Ученичество подходило к концу. Он поработал не за страх, а за совесть со всеми гильдиями, кроме одной-единственной – своей собственной гильдии разведчиков будущего. Меновщик Коллингс уже сообщил ему вполне официально, что дело близится к развязке и что сегодня к вечеру его вызовет сам Клаузевиц для подведения итогов практики. Гельвард не мог дождаться этой минуты. Все еще не утратив юношеского пыла и наивности, по меркам Города он уже считался взрослым – и вполне подтвердил это тяжким трудом. Он осознал, что Город должен двигаться вперед во что бы то ни стало – пусть и не вполне еще понял почему, – и готов был принять звание полноправного гильдиера. За последние несколько миль он похудел, но мускулы его набрали силу, а кожа покрылась ровным золотистым загаром. Он больше не падал в изнеможении после каждого трудового дня, напротив, завершение очередной нелегкой задачи приносило ему удовлетворение и ощущение полноты жизни. Большинство гильдиеров, под началом которых ему довелось работать, относились к нему уважительно и даже тепло, оценив его готовность трудиться честно и без лишних вопросов; семейная жизнь с Викторией тоже складывалась как нельзя лучше, и мало-помалу окружающие признали в нем равного себе, достойного принять на свои плечи заботу о безопасности Города.
Особенно добрые, дружеские отношения установились у Гельварда с Коллингсом. Когда он отслужил обязательные пятнадцать миль – по три с каждой из пяти гильдий, не считая своей собственной, – ему предложили самому выбрать, в какой из них пройти дополнительную пятимильную практику, и он тут же попросился к меновщику. Работа меновщиков привлекала его прежде всего тем, что позволяла узнать кое-что о жизни местного населения.
Район, по которому Город полз в настоящий момент, был голым высокогорьем. Почвы здесь не отличались плодородием, поселения встречались редко, а те, что попадались, представляли собой жалкую кучку хижин вокруг каких-нибудь развалин. Нищета была ужасающей, людей косили болезни. Никакой централизованной власти здесь, по-видимому, не было – каждая деревушка придерживалась собственных обычаев и правил. Иногда горожан встречали с неприкрытой враждебностью, но чаще – с полным безразличием.
Успех в работе меновщиков во многом зависел от их способности быстро и трезво оценивать по внешнему впечатлению нужды той или иной общины и в зависимости от этого решать, стоит ли вступать в переговоры. Хотя в большинстве случаев такие переговоры, как бы искусно их ни вели, заканчивались безрезультатно: если между деревушками и было что-нибудь общее, то хроническая летаргия. Когда Коллингсу удавалось разжечь в местных жителях искру интереса, их нужды выявлялись в мгновение ока. По большей части Город мог удовлетворить эти запросы без труда. Высокая организованность и техническое развитие горожан позволили им на протяжении сотен миль накопить солидные запасы продовольствия, лекарств и химикалий, а опыт научил предвидеть очередность спроса. И, предлагая антибиотики, семена, химические удобрения, средства для очистки воды, а иногда и прямую помощь в ремонте заброшенных сооружений, меновщики вели дело к тому, чтобы предъявить туземцам свои требования.
