Учитывая, что Гора
не так уж была загружена делами, слишком невелик и малолюден кусочек мира, в
котором она властвовала, а должность Янтарного вообще, похоже, чисто
номинальная, так, ради красоты мундира и утешения родителей, — это было
странно. И даже обидно…
Ну в самом деле: в
пансионате, в Пряжке прохода не давал, а здесь всё норовил боком-боком — и
слинять.
Дракон молчал. Как
и положено.
Глава девятая. НАСТУПИЛИ ТЕПЛЫЕ ДНИ
Наступили тёплые
дни.
Раз в Отстойник
пришла настоящая весна, надо было проветривать тюфяки, подушки и одеяла, и
выхлопывать их, выгоняя всю пыль, скопившуюся за зиму. Эту приятную процедуру я
нарочно отложила на после праздника. Потому что гонять пыль из одеял так же
приятно, как и делать генеральную уборку.
Для предстоящей
процедуры я нашла подходящее место, — на одной из уцелевших башен Огрызка
сверху была удобная смотровая площадка, ограждённая парапетом, — словно её
специально возводили, чтобы вешать на ажурных зубцах одеяла для просушки. А
ветерок, гуляющий на такой высоте, легко уносил бы выбиваемую из тюфяков пыль.
Профессор, правда,
поморщился, узнав мою версию, ради чего возводили башни зодчие, но возражать не
стал, потому что деваться ему было некуда.
А мне вдруг пришла
в голову интересная мысль: а что если усилить хозяйственную деятельность? Не
щадя ни себя, ни окружающих, проводить генеральные уборки каждую неделю, трясти
ковры и одеяла, шаркать шваброй по ногам посетителей, добиваясь идеальных
полов? Может быть, моя практика окончится пораньше?
Правда, внутренний
голос тут же спросил: а дальше? Ты вернёшься в Ракушку, где тебя пытались
убить? Сиди уж в Отстойнике, тут довольно весело даже без тараканьих бегов.
Утром мы подняли
все одеяла, подушки и тюфяки на башню и они там жарились под весенним
солнышком. А после обеда я вооружилась выбивалкой и отправилась на тяжкий бой.
Сверху,
оказывается, так интересно наблюдать за городком: было видно, как едут по
улочкам экипажи, на каких складах царит оживление, а где ни души, что творится
в двориках, скрытых от посторонних глаз.
Я видела, как
внизу, на заднем дворе Огрызка, Профессор, Лёд и Рассвет пытаются вычистить
старый колодец, забитый булыжниками и кирпичами ещё со времён штурма старого
представительства. Вдруг Профессор поднял голову, потом что-то сказал, и все
трое застыли, глядя вверх.
Я оторвала взгляд
от земли и стала осматривать небо, гадая, что же их привлекло.
Над Отстойником
кружила пара драконов, прилетевших с востока…
Красоты они были
неописуемой, опять воочию удалось увидеть это несочетаемое сочетание лёгкости и
мощности, точёные контуры их тел были отчётливо видны в чистом небе. Они оба
были пламенеющими на фоне синевы, но если он был насыщенного цвета тёмного
пламени, то она светилась чистым алым, с отливом в золотой цветом.
Драконам было
совершенно не до людей — они, вообще, наверное, даже и не заметили, куда их
занесло — им было некогда.
Они любили друг
друга, точнее, приглашали друг друга к любви, играя в древнюю, как мир, игру…
То пикировали
вместе вниз с громадной высоты с немыслимой скоростью, обвивая друг друга, и
лишь у земли разрывали объятия, распахивали крылья и уходили от неминуемой
гибели.
То неслись
наперегонки к невидимым пока звёздам, передразниваясь, сближаясь, расходясь, но
всё равно двигаясь так, словно невидимая струна соединяла их.
Люди внизу, все,
кто был на улице, побросав дела, стояли, подняв зачарованно головы к небу, и
отсвет драконовой любви падал на их запрокинутые лица, делая их удивительно
светлыми и чистыми.
А драконы пели
серебряными голосами…
На стене Огрызка я
корчилась от боли, словно это пение резало меня на мелкие части — я,
наконец-то, вспомнила отрывки забытой мелодии и поняла, какой же она была
убогой и незатейливой по сравнению с настоящей песнью песней, какую поют
драконы, когда им хорошо.
Видела, насколько
же они красивые и соразмерные, и ясно представляла, каким кривобоким уродством
выглядел наш полёт, где один был с крыльями, а другой, другая — без…
В голове звенело:
«Ну ты же знала, что нельзя любить дракона! Ты знала, знала, знала! Пути людей
и драконов не пересекаются! И не пересекутся никогда! Тебя же честно
предупредили об этом!»
Я не ревела, какое
там — у меня спазмом так перехватило горло, что я дышала-то с трудом. И поняла,
что просто умру здесь, на стене, от боли и горечи под небом, где сплетались
воедино два дракона.
Вцепляясь в
парапет пальцами, с хрипом пытаясь втолкнуть в себя хоть немного воздуха, я
стала отступать, почти отползать к лестнице, добралась, наконец, до ступенек и,
держась за стену руками, стала спускаться вниз и вниз, пытаясь спрятаться,
забиться куда-нибудь, где не слышно бы было этой песни, не видно было бы неба,
в которое меня никогда не унесёт золотой дракон.
Под пальцами
вибрировала стена — уйти от песни драконов было трудно, в унисон с ними пели
теперь и камни, и стены, и люди… Кусая губы до крови, я прошла всеми лестницами
наш Огрызок сверху донизу и рванула дверь, ведущую в подвалы.
Глубже и глубже, в
самую древнюю часть представительства, оставшуюся нетронутой даже после того,
как на поверхности здание почти снесли с лица земли. Подвалами практически не
пользовались, лишь Профессор разводил тут какие-то вкусные грибы, требующие
ровной температуры и рыхлой земли. И выгодно продавал.
Здесь уже не было
слышно драконов, и царила темнота, лишь теплился на стене крохотный
светильник-ночничок, который оставлял Профессор, дабы не переломать себе в
полной темноте руки-ноги.
Чтобы
освободиться, прогнать песню драконов, забыть её тоже, как забыла свою, я
рухнула на земляной пол, вжалась в холодную влажную землю щекой, погрузила в
неё растопыренные ладони, вцепилась в землю пальцами. Ничего, земля всё
принимает и всех нас примет рано или поздно… И даст покой… В этом покое не
будет места золотому дракону…
И только когда
сырая земля вобрала мою боль, горло отпустило, и я смогла разреветься.
Здесь меня и нашел
встревоженный Град, увидевший, что я куда-то ползу с перекошенным лицом,
держась за стену.
— Ты
чего? — воскликнул он с ужасом, найдя меня на полу в подземелье.
— Чего-чего… —
простонала я. — Живот болит.
Ну и очутилась в
конечном итоге в кровати с грелкой на животе. На свежевыбитом тюфяке под
свежевыбитым одеялом.
А когда зажглись
на небе звёзды, встала, распахнула рамы и ушла через окно из представительства.
Пошла на Гору.
Под утро
вернулась, — раньше никак не получилось. Процесс соблазнения Янтарного
отнял достаточно времени. Главное было — убедить красавца-охранника, что это он
меня соблазнил. С трудом, но ближе к рассвету он поверил.
