Только Профессор
мужественно сидел в лавке, топя там маленькую печку, и грел на ней кофе.
Посетительниц
почти не было: холод распугал всех, зато уж если какая отважная дама и
приходила, то задерживалась надолго в уютной тесноте лавчонки, пахнущей
праздниками и праздничной стряпнёй.
Профессор галантно
поил каждую даму кофе и долго беседовал «за жизнь». Он явно находил
удовольствие и в том, что на улице ветер метёт песок пополам с мокрыми снежными
хлопьями и завывает не хуже Копчёного; и в том, что в круглой печурке
потрескивают дрова; и в том, что от его кофе, да ещё (если дама желает) или с
ликёром, или с лимончиком, или со сливками, замёрзшая покупательница оттаивает
и розовеет, и радостно щебечет какую-то чушь.
Я стряпала в эти
дни пироги.
Когда и на улице,
и дома промозгло и мерзко, ничто так не согревает и не создает уют, как тепло и
запах свежей выпечки. А пока муку у нас принудительно не купили, надо было
успевать.
Пироги получались
разные: и с мясом, и с рыбой, и с печенью, и с повидлом… И, специально для
Профессора, пресный пирог с капустой и яйцом.
Град, Рассвет, Лёд
и Копчёный с одинаковым выражением на трёх лицах и одной мордочке, одинаково
дёргая от нетерпения хвостами, сидели около духовки, облизываясь в предвкушении
очередной порции горячих пирожков.
Когда я вынимала
противень, они сметали всё, что на нём было, — и снова садились полукругом
около духового шкафа, пихаясь локтями. И ждали следующий лист.
Пирог с капустой
удалось у них отбить, я его разрезала на куски, уложила в плетеную корзинку,
прикрыла салфеткой и отнесла в лавочку Профессору.
Он поил там какао
не терпящую кофе прокуроршу, которая, тиская в руках кружевной платочек,
подробно рассказывала ему, какую тяжёлую жизнь ведут имперские прокуроры.
Профессор
поддакивал, а я с трудом удержалась от того, чтобы спросить, где держал
скаковых тараканов её супруг, и зажила ли у него свороченная скула. И почему
Ряхе этот мордобой сошёл с рук. Ведь насколько бы ни была тяжела жизнь
имперских прокуроров, физиономии им чистят всё-таки не так уж часто.
Но испугалась, что
если прокурорша решит ответить хоть на один вопрос, то моя выпечка неминуемо
превратится в уголь, пока я слушаю почтенную даму.
Когда же я
вернулась на кухню, то обнаружила, что охотники за пирожками вынули их из
духовки раньше времени и слопали рыбные расстегаи практически сырыми.
Время в дни этого
ненастья остановилось…
* * *
Непогода свела на
нет и деятельность Льда по раскалыванию знахарки.
Сначала он решил
не обращать на холод внимания, но быстро переменил свое мнение.
— Не-ет,
ходить в такую погоду в общественные бани — это изуверство… — жаловался
он, грея руки у очага.
— А что
так? — поддразнивал его Рассвет, на краешке кухонного стола заполняющий
какие-то бесконечные декларации, а может быть петиции.
— В самих-то
банях благодать, из бассейна бы век не вылезал, а вот потом пока до Огрызка
доберешься — из волос не перхоть, а льдинки выковыривать надо, — сделав
плаксивую физиономию, сообщил Лёд.
— Как пишется
«экстраординарный»? — поднял голову от бумаг Рассвет. — «Экстра-» или
«экстро-»?
— А Медбрат
его знает! — дружно решили все.
— Грамотеи… —
покачал головой Рассвет. — Питомцы Университета!
— А чего ты
нас хаешь? — возмутилась я. — Ты такой же. А мне вообще можно
неграмотной быть, раз я у плиты стою.
— Профессора спроси… —
посоветовал Град. — Он образование до войны получал, оно у него старой
закалки, крепкое.
— По-моему, с
той поры не одна война прошла, а три, — заметила я, жуя, в качестве
отдыха, пирожок с повидлом.
— Ну, тем
более.
— «Экстра»,
всё-таки, — справился и без Профессора Рассвет и в награду себе тоже взял
пирог. — Вот погодите, сейчас погода установится, на море будет
более-менее, но перевалы так быстро не откроются. Тогда Гора пошлет сторожевики
в засаду у Правого и Левого мысов и будет перехватывать корабли с зерном,
которые мимо Отстойника идут.
— Так это
пиратство? — удивилась я в силу своей кухонной неграмотности. — Что,
неужели будут зерно перегружать, а корабли топить?
— Зерно
перегружать будут, а вот корабли топить — вряд ли… — хмыкнул Рассвет, слизывая
с пальцев повидло. — Будут векселя под обязательство Горы давать и под
гарантии самих Верховных. Причем векселя-то хитрые: можно у нас в Отстойнике
погасить, но по бросовой цене, раза в два ниже рыночной. Можно и по настоящей,
почти по настоящей, — но это надо вексель в Хвост Коровы везти, бегать там
с ним от Службы к Службе, и еще неизвестно, примут ли его к оплате, не пошлют
владельца векселя вежливо вместе с ним обратно в Отстойник.
Он посмотрел на
блюдо с пирожками, прикинул, не съесть ли ещё один, видимо, удержался и пошёл
мыть руки, чтобы снова засесть за бумаги.
— И опять,
Медбрат их дери, всю бухту лихорадить будет, — ругнулся негромко
Лёд. — Они же все подряд корабли останавливать будут, и туда, и оттуда. На
борту же не написано, зерно он вывозит или что другое.
— Вёсла,
например… — уточнила я.
На кухню зашёл
Профессор за пирогами и новой порцией воды для кофе.
Он услышал конец
разговора.
— Не
волнуйтесь, дети мои, — произнес он величественно, словно жрец в Храме
Священного Хвоста. — Это бедствие не стихийное, а сезонное. Просто вы ещё
молоды. Мы сделаем Горе хороший денежный заём, чтобы она смогла расплатиться за
закупленные запасы зерна, и сторожевики к нашим кораблям цепляться не будут.
Рассвет, завтра же оформишь бумаги.
— Ой, как
хорошо, Профессор, — обрадовалась я. — А можно, мы сделаем хороший
денежный заём Горе и заодно купим большое зеркало в нашу приемную?
* * *
Заём мы оформили,
зеркало не купили. Не очень-то и хотелось.
Деятельный ум Льда
угнетала вынужденная бездеятельность. Он никак не мог смириться с тем, что
приворотное зелье бездарно прокиснет, и всё искал ему применение.
— А давай его
в кофе Профессору нальём? — предложил он на третий день после обыска,
когда все мы, похоже, окончательно окопались в кухне.
Град перенес сюда кресло-качалку
и покойненько в нём дремал, укрывшись грудой шерстяных покрывал и выставив
из-под них только кончик хвоста.
Рассвет, действуя
тихой сапой, уже отвоевал у меня половину кухонного стола. Мы заключили
временное перемирие и установили границу из банок со специями. На одной
половине он разложил бумаги, на другой — я возилась со стряпней. Закрытые
маленькие пирожки мне стряпать надоело, и я перешла на открытые, маленькие,
величиной с блюдце и большие — на весь противень.
