Точнее, второй
большой привал, потому что пройти полдня, ни разу не остановившись, боги,
может, и могут, — а вот люди никак.
Фляга была почти
пустая. Выпили.
Я смотрела на лицо
Ряхи, — оно было ярко-малиновое. Мое, наверное, не лучше. Оскалив зубы,
Ряха стянул мешок и спрятался от солнца за большой камень. Снова снял сапоги.
Пузырей на его
ногах теперь не было. Были раны.
— Ох, ну и
дерёт, — пожаловался он, отцепляя флягу и передавая мне. — Пытка. Ещё
чуть-чуть, и не смогу я идти… Словно раскалённым железом ступни ласкают. Пей.
Я глотнула и
передала ему. Тоже села в тень. Мы молчали, только дышали жадно, словно воздух
должен был скоро кончиться, как вода во фляге.
Потом силы ко мне
вернулись. Просто сидеть стало скучно. Я покосилась на Ряху, — он
полулежал, пристроив голову на мешок и закрыв глаза. Портянки его
проветривались, разложенные на слоистой плите — пот, высыхая, образовывал на
них белые солевые пятна, кровь — бурые.
Камень, который
встал между нами и солнцем, был громадный, высотой с одноэтажный дом, чёрный, в
серебристых прожилках. С одного бока не такой отвесный, как с других.
Я поколупала
прожилки, выковыривая блёстки. Оказалось, слюда. Встала, обошла камень кругом.
По пологому его боку решила забраться наверх.
Это не заняло
много времени.
Очутившись
наверху, я выпрямилась, блаженно подставляя лицо прохладному ветру, гулявшему
над каменной россыпью. Сразу стало лучше. Вот здесь я надышалась по-настоящему.
Ветер дул с гор, пах снегом.
С высоты камня я
увидела, что до края полей осталось немного, — и мы выйдем к подножию
горы, похожей на шлем — такой же лобастой.
— Ряха! —
заорала я. — Там трава виднеется. Зелёная. Представляешь?!
— Хвала
Медбрату, — пробурчал из-под камня Ряха. — Давно пора. А то у меня
уже все крепкие слова в расход вышли.
— Давай мешок
понесу, — предложила я, освеженная горным ветром.
— Давай.
Чтобы достичь края
полей, нам пришлось идти ещё часа три.
Я обливалась потом
под мешком с едой и мрачно думала, что, похоже, вторая зазноба души не чает в
Ряхе, под завязку мешок набила. Лучше бы он за неё дрался, а не за эту жадную
грудастую корову.
Оружия Ряха мне не
отдал. Так и нёс сам, ковыляя, как стреноженная лошадь. Он поменял тактику:
раньше для облегчения боли ругался вообще, но после привала принялся поливать
бранными словами персонально начальника Службы Надзора за Порядком. С такой
страстью, что начальник неминуемо должен был поперхнуться от икоты насмерть,
если не врут, что человек икает, когда его вспоминают.
Мы шли и шли.
И вдруг настал
миг, когда камни кончились. За спиной они вздымались бесконечными россыпями, но
ноги мои уже стояли на плотном травяном ковре. Это было так необычно! Я встала
на границе земли и камня, точнее не встала, а присела — одну руку положила на
дёрн, другую — на горячую плиту. И замерла.
Ряха, лишь только
каменные зубы остались позади, скинул сапоги и побрёл по траве босиком. Снова
ругаясь непроходимыми ругательствами, но теперь уже от облегчения.
— Думал, не
дойду, — сказал он, облегчив душу. — Теперь надо воду найти.
Я последовала его
примеру и разулась. Идти по пружинящей траве было удивительно приятно.
— Раз трава,
значит, где-то ручей обязательно есть, — бурчал Ряха, обшаривая взглядом
местность. — Ага, похоже, там.
И он направился к
группе кустов.
В неглубокой
лощине, заросшей тальником, тёк ручей, причем тёк интересно: рождался в горах,
выскакивал на равнину, а потом уходил в каменные поля, теряясь там, где-то
глубоко под камнями. Быстрая вода ручья остро блестела на солнце, каким-то
колючим блеском.
Мы припали к воде,
как лошади на водопое. Она была холодная, зубы ломило.
Потом Ряха выбрал
укромное место и, по-хозяйски оглядев его, сказал:
— Вот здесь и
жить будем, — его величественный, практически королевский вид немного
портили босые ноги.
— Долго? —
спросила я, сбрасывая мешок с едой на траву.
— Пока у меня
ступни не подживут, — освободился от оружия Ряха. — Иначе я по горам
не ходок. А наш путь теперь — по бездорожью. Перевалы-то закрыты. Дураков
шарить по всему Отстойнику, нас вылавливая, нет — будут выходы стеречь. Это
правильно. Я бы так тоже сделал.
— А мы?
— А мы
попытаемся через горы уйти.
— А почему
попытаемся?
— Потому, —
мрачно сказал Ряха. — В горах сама поймешь. Чайник давай.
И он стал
разводить бездымный костерок.
— Еды у нас
мало, — вздохнул он.
— Да ты
что? — изумилась я. — Полный мешок.
— Если бы мы
прямо сейчас через горы пошли — тогда да. Но неизвестно, когда я сапоги
натянуть смогу. А босым по горам не пройдёшь.
— А куда мы
попадём, если горы перевалим? — поинтересовалась я.
— А всё равно
куда. Нам главное из Отстойника выбраться, потому что кругом места, где с
дорогами получше, — рассудительно объяснил Ряха, подкладывая веточки в
костёр.
— Ряха, —
сказала я. — Как ты думаешь, мои в Огрызке живы?
— Не
знаю, — сказал Ряха. — Не думай об этом.
— Как
это? — удивилась я.
— Вот так. Им
ты своими терзаниями не поможешь, а себя ослабишь. Силы береги. Это только
кажется, что мы в безопасности. Мы в мышеловке, — Ряха встал, взял чайник
и пошёл к воде.
— А я не могу
не думать… — пробурчала я ему вслед.
— А ты
учись, — посоветовал, не оборачиваясь, Ряха. — Пока время есть.
* * *
У ручья мы сидели
неделю.
Блестящий красавец
чайник превратился в закопчённого трудягу. Чайниковая хозяйка его любила
больше, чем мы, наверное, сил не жалела, начищая до блеска. Мне же было лень
счищать с него сажу песком и холодной водой, а Ряха вообще не придавал этому
никакого значения.
Ряхины ноги
заживали, но еда в мешке таяла, как он и предсказывал. А живности в узком
промежутке между каменными полями и горами не было, не устраивало её это
скудное место.
Когда Ряха снова
натянул сапоги, мешок опустел на две трети.
— Завтра на
рассвете выходим, — сказал он скучно.
Глава двадцать вторая. РАССВЕЛО
Рассвело.
Поднявшееся над
морем солнце осветило крутые бока гор. Мы затушили костёр, почистили чайник,
собрали вещи и полезли вверх.
