Если она и дальше будет стоять так близко и на меня смотреть, мне придется ее поцеловать. Мне еще никогда в жизни так не хотелось кого-либо поцеловать. Господи, какие нелепые мысли лезут мне в голову!
– Так что, как видите, – слишком громко продолжает он, – ваше мнение действительно… является ценным. Или будет таким, когда вы наконец решите его высказать. – Он понимает, что ему нужно отвести от нее взгляд, смешать немного красок и, возможно, поработать над одним из углов портрета. Все, что угодно, лишь бы не стоять как столб, глядя, как она сейчас пялится на него самого. Но ему хочется и дальше глядеть на нее. Хочется упиваться каждым мгновением ее близости.
Наконец она начинает говорить, ни на секунду не отрывая глаз от его лица.
– Я думаю, Перри прав. У вас получилось совсем неплохо.
– О, спасибо, – благодарит он, по правде говоря, больше не вспоминая о картине. Он думает о том, как блестят сейчас глаза Лилит. О том, как чиста и светла ее кожа. О том, что, даже одетая в черное, она излучает сияние. Он ловит себя на том, что улыбается ей широкой и открытой улыбкой, которую он просто не в силах сдержать. Причем улыбка эта почти не связана с оценкой, которую она дала его работе. И к его изумлению, и, если бы он посмел признаться в этом себе самому, к его восторгу, она улыбается в ответ, и от очарования ее улыбки сердце бьется быстрее.
Брэм Кардэйл, – мысленно ругает он себя, – что ты сейчас делаешь, черт тебя возьми?
* * *
За минуту до поднятия занавеса Стрикленд усаживается на свое место в первом ряду балкона первого яруса. Он специально пришел именно в это время. Явись он позже, он привлек бы к себе нежелательное внимание или бы его даже отказались пустить в зал, пока не начнется антракт. А если бы он сел на свое место раньше, с ним, чего доброго, мог бы заговорить его сосед. Ему известно из опыта, что завсегдатаи оперы – это общительное и болтливое племя, склонное заводить знакомства на основе общей любви к Вагнеру или Пуччини или обоюдного желания показать, что вы оба театралы и вместе с остальными такими же театралами реагируете на спектакль как некое единое целое. Никто из знающих Николаса Стрикленда не удивился бы, услышав, что он не разделяет подобной склонности к стадному поведению. И когда желание послушать божественную музыку заставляет его купить билет в оперный театр, он делает это несмотря на присутствие там других любителей оперы, а не благодаря ему. Он предпочел бы, чтобы в зале не было вообще никого, кроме него самого и артистов на сцене. Однако сегодня, в этот ноябрьский вечер, он покинул приятное уединение своих апартаментов отнюдь не из-за музыки. Он не любитель Моцарта, ибо считает его творчество по большей части раздражающе легковесным. К тому же в зале, полном тех, кто ищет подобных бездумных развлечений, всегда стоит гул, состоящий из звуков ерзания и переговаривающихся голосов, который утомляет и отвлекает внимание от сцены.
Оркестр играет хорошо, и у певца, исполняющего роль Фигаро, весьма приятный баритон. Однако минуты все равно текут слишком медленно. Стрикленд решает подождать, когда действие оперы достаточно закрутится и так захватит публику, что большая часть ее внимания будет обращена к сцене. Но если он прождет слишком долго, желание выпить в антракте бокал шампанского или съесть легкий ужин сделает слушателей невнимательными и склонными оглядываться по сторонам, что совсем не соответствует его целям. Дождавшись, когда настанет самый удобный момент, Стрикленд берет в руки оперный бинокль и подносит его к глазам. Это его собственный бинокль, купленный им в Вене несколько лет назад; он искусно сработан из слоновой кости и серебра, и к нему прикреплен шелковый шнур, чтобы можно было вешать его на шею, когда ты в него не смотришь. Глядя через его мощные линзы, Стрикленд видит румянец, покрывающий молодое гладкое горло Сюзанны, и густо насурьмленные глаза ее жениха. По его мнению, на оперных певцов лучше всего глядеть сверху и из глубины зала. Он медленно поворачивает бинокль и направляет его на человека, который сидит в первом ряду частной ложи, расположенной справа от сцены. Ему никто не загораживает вид на эту ложу, потому-то он и купил билет именно на то место, на котором сидит сейчас. Человек в окулярах его бинокля явно получает огромное удовольствие. В одной руке он держит большой бокал красного вина, а в другой – длинную сигару. Неестественный блеск его глаз свидетельствует о том, что сегодняшний кутеж начался для него уже давно, а также о том, что атмосфера вокруг привычна ему. Рядом с ним сидят его жена, брат и остальное семейство плюс пара не очень видных аристократов, которых он, вероятно, пригласил в ложу, чтобы пустить пыль в глаза роскошью приема и своим тонким музыкальным вкусом. Глядя на выражение их лиц, можно сделать вывод, что благодаря прекрасному вину они хорошо проведут вечер в его компании, однако Стрикленд сомневается, согласились бы они общаться с ним, если бы знали: он практикующий некромант и член ведовского Клана Лазаря. Один из самых видных волшебников, которого другие глубоко уважают и высоко ценят. А еще он преданный сторонник семейства Монтгомери. Именно поэтому Стрикленд и считает его препятствием на своем пути. Препятствием, которое надо устранить, чтобы оно не мешало осуществлению желаний Стражей. И главное, осуществлению его собственных желаний.
Продолжая направлять бинокль на будущую жертву, Стрикленд левой рукой берется за шелковый шнур. Витой шелк кажется ему приятно прохладным в душном зале. Он медленно обвивает шнур вокруг кисти руки, один раз, второй, постепенно затягивая его все туже, пока тонкий жгут глубоко не врезается в мягкую плоть между его большим и указательным пальцами. Его губы шевелятся, беззвучно читая Заклятие Мучений, которое он выбирал с особым тщанием. Он произносит древние слова, и человек в частной ложе кладет сигару на бархатное сиденье и оттягивает от горла накрахмаленный воротник, сначала слабо, потом сильнее, явно чувствуя все возрастающее раздражение. Вскоре он уже дергает аккуратный белый галстук-бабочку, и тот, развязавшись, соскальзывает вниз по переду рубашки. Его жена замечает, что с мужем творится что-то неладное, и тихо вскрикивает, видя, как бокал выпадает из его руки и вино выливается на пушистый шерстяной ковер. Человек в ложе, шатаясь, встает на ноги, одной рукой держась за горло, а другой сжимая ограждающие его ложу латунные перила. Члены его семьи и гости пытаются ему помочь, бестолково толпясь вокруг него, обмахивая его программками, крича капельдинеру, чтобы принес воды, но все их попытки облегчить его страдания тщетны. Стрикленд чувствует, что он пытается пустить в ход свои волшебные чары, чтобы защититься, но его усилия недостаточны и он начал предпринимать их слишком поздно.
А тем временем звуки мелодий Моцарта плывут по залу, словно подхваченные ветром конфетти.
Стрикленд затягивает шнур еще туже и переходит к Заклятию Остановки, которое он выбрал для того, чтобы покончить со своей жертвой. Это сравнительно примитивное заклинание, возможно, ему недостает утонченности, но раньше он уже использовал его несколько раз и знает – оно дает надежный и, главное, быстрый результат. Продолжая смотреть в оперный бинокль, он затягивает шнур, обмотанный вокруг руки, еще туже, чувствуя, как он пережимает его жилы и перекрывает ток крови, и зная, что его заклятие точно так же выжимает из груди задыхающегося человека в ложе напротив последний воздух. Его обезумевшая жена начинает вопить так истошно, что перекрикивает даже оркестр. Звуки вторых скрипок становятся неуверенными и замолкают, дирижер слышит это и поворачивает голову, чтобы взглянуть, на то, что отвлекло скрипачей, и из-за этого литавры врезаются в барабан. Лицо Сюзанны бледнеет под толстым гримом. У хозяина частной ложи уже не осталось дыхания для того, чтобы издать хоть какой-нибудь звук, и он, перегнувшись через латунные перила, головой вниз падает в партер под аккомпанемент женских воплей и продолжающей упорно играть свою партию валторны.
