Черноглазая вскочила с кровати, начала одеваться, разом прыгнула в плавки, попала двумя ногами в одну дыру, порвала их, отбросила, схватила колготки – та же история. Новые неприятности породили бессилие. Она села на кровать, ткнулась лицом в рваные колготки, заплакала навзрыд. Он заглянул в комнату, понял, что произошло, отвернулся. Не любил Анатолий женских слез, ему было всегда жалко страдающего человека. Когда кому-то было плохо рядом, он тут же хотел помочь ему, пожалеть, успокоить. Так было и сейчас. Он уже хотел подойти к ней, присесть рядом, погладить по голове, прижать к плечу. И только недалекие воспоминания женского коварства оторвали его от этого поступка. Толя решительно отвернулся, взял с печки сигареты. Прежде чем выйти на улицу, громко, во всеуслышание предупредил:
– Проревешься, садись обедать. Плов на печи, молоко в холодильнике, хлеб в хлебнице. Поешь, за собой уберешь, – и хлопнул дверью.
Девушка схватила с пола тапочек, со злостью бросила его ему вслед: «Козел! Еще издевается! Да ни минуты не останусь! Сейчас вот только поем – и уйду! Пусть потом локти кусает, что бросил меня… Такую красивую и неповторимую! Пожалеет!»
Стискивая зубы, обиженная стала собираться, но вдруг осела, вспомнила: «А бежать-то некуда…»
…Подложив под себя теплые шубинки, Анатолий спокойно сидел на чурке во дворе. Свое любимое место он называл про себя пунктом наблюдения. На этой толстой невысокой чурке, которую он долго выбирал из старого сухого кедра, он колол дрова, рубил мясо, что-то тесал топориком, чинил-клепал железо, отдыхал, курил. Своим месторасположением незаменимый предмет имел направленную основу: чурка стояла там, откуда лучше всего было видно далекие белоснежные гольцы. Голубая тайга начиналась за поселком, на покатых, овальных горах, которые постепенно, отдаляясь, набирали силу, высоту и остроту пиков. Обширный вид хребтов предопределял настроение охотника, давал повод для размышления, манил к себе нетронутой красотой.
Каждое утро после завтрака Анатолий выходил на улицу покурить, садился на чурку и, взирая на голубые дали, думал: хорошо ли прошел день вчера, как и что предстоит сделать сегодня, как лучше поступить в том или ином случае? Открытый вид просторов вдохновлял охотника, приносил спокойствие и уверенность, в голову приходили различные мысли, поднималось настроение. После такой пятиминутки, которую хозяин дома в шутку называл «планерка», у него все становилось на свои места. Непонятно почему, сами по себе исчезали ярость и злость, проходили тоска и ностальгия, а толчок адреналина придавал силы и настрой. Кедровая чурка являлась излюбленным местом, где Анатолий любил раскрепостить свою душу несколько раз в день.
Сейчас охотник пребывал в растерянности. Гнетущие мысли забивали голову сгоревшим пеплом: что делать? Этот вопрос полностью относился к гостье дома, которую он, по своей душевной простоте, согласился перевезти и спрятать от беды. Все, что на настоящий момент было связано с девушкой, имело отрицательные стороны. Анатолий уже пожалел, что согласился укрыть ее. Мало того что он поставил себя под удар, так от нее не было никакого толку. После непродолжительного общения с ней за несколько дней Анатолий понял, что она не только не приспособлена к жизни, лентяйка, но еще она была страшным человеком, потому что оставалась равнодушной по отношению к другим. Во-первых, это относилось к родным и близким. Когда-то, там, в городе, черноглазая говорила, что у нее есть сын, мама, папа, бабушка, которых она не соизволила предупредить, что уезжает на некоторое время по каким-то причинам. Более того, в последующие дни она больше не вспомнила о них, преспокойно читая на кровати книгу про любовь. Настоящая мать, любящая дочь не может так поступать, будет терзать себя переживаниями, угнетением, тоской, зная, что где-то о тебе тоже переживают. В такие моменты не до книг. У красавицы эти чувства отсутствовали напрочь. Во-вторых, своим избалованным характером, неприспособленностью к жизни девушка портила все планы: Анатолию нужно было уходить в тайгу на месяц, а он не знал, как оставить приживалу. Выгнать – жалко, а если оставить дома – не сможет себя обслужить. В-третьих, что скажет Вера, если он попросит ее… Скорее бы уж пришла из тайги.
Сегодня был четвертый день, как они приехали из города. Толик занимался своими проблемами, собирался в тайгу. Черноглазая «валяла дурака»: просыпалась к обеду, читала, смотрела в окно и просто сгорала от скуки. От единственного развлечения, книг, у нее рябило в глазах. Отсутствие телевизора приводило ее в раздраженное состояние: «Ну, и охотник… Нищий с котомкой! Телевизор не может купить!» Переносной радиоприемник не приносил ей радости. Дома, в городе, у нее стоял музыкальный центр с дисками. После хитовой музыки радиостанция «Маяк» казалась пережитком прошлого. Девица скучала по большому городу: пестрым огням, кафе-барам, уютной, теплой квартире с мягкой софой, по апельсинам, яблокам, шоколадным конфетам, пиву, мороженому, модной одежде в своем шкафу, по папиной машине, по тусовкам, по маминым пирожкам. Даже сынишка Саша, которого воспитывала бабушка, теперь не казался ей капризным и крикливым.
Вспоминая и представляя, как сейчас там, в городе, она ходила по комнатам, смотрела из-за зашторенных окон на заснеженную улицу, редкие деревянные дома, страшные горы, на которых росли деревья, тяжело вздыхала: «Ну, почему я такая несчастная? Как в ссылке». Анатолия за его эгоистичное отношение к ней девушка презирала. Каждый раз, проходя мимо окна во двор, она останавливалась и тайно наблюдала за ним: «Во лупень! Опять уселся на своей чурке! И куда только смотрит, петух гамбургский? Не туда смотри, в окно гляди! Видишь, какая у тебя в доме принцесса живет? Нет, не видит, евнух доморощенный. Ах! Быстрее бы все кончилось… В город… Вот там настоящие мужики! Никто мимо не проходит, только выбирай!» Только вот когда все кончится?
Сквозь двойные стекла послышался глухой рокот мотора. Девушка нехотя перешла в зал, посмотреть, кто будет проезжать мимо – все развлечение. Подчищая ножницами ногти, она лениво посмотрела на желтый снегоход: «Опять какие-то пьяные мужики за водкой поехали». На холеном пальчике заломился заусенец: недотрога все пыталась обрезать его, но не получалось – беда, да и только. Она бережно приложила палец к губам, пытаясь откусить мешавшую занозу, но отстранила руку.
Снегоход свернул к дому. За рогатым рулем сидела какая-то женщина. Лихо развернув снегоход, она плавно въехала в настежь распахнутые Анатолием ворота и остановилась посреди двора. Черноглазая вытянула шею гусем, почувствовала, как краснеют мочки ушей, а на щеки наплывает горячий румянец: кто такая?
А во дворе происходило что-то непонятное. По всей вероятности, женщина на снегоходе была не только хорошо знакома хозяину дома, но и имела определенное влияние. Иначе как объяснить «шустрое» поведение хозяина, который, едва заслышав шум мотора, широко распахнул ворота, засуетился вокруг гостьи, помог ей снять из-за спины ружье, предложил присесть на свою чурку (предварительно положив свои рукавицы). А потом, вероятно, волнуясь, подкурил, присел рядом на корточки и начал что-то рассказывать.
Черноглазая надула губы: отношение Анатолия к женщине было другим, и это задевало ее. Девушка осторожно выглядывала из-за шторки, нервно покусывая ногти. В новоявленной она видела соперницу: городская птичка привыкла, чтобы всегда внимание уделяли только ей. Это была не ревность, а эгоизм. В ту же минуту она мгновенно нашла в ней несколько десятков отрицательных сторон, унижающих не только ее внешность, но и характер. «Фу, старуха какая-то, – брезгливо думала черноглазая. – Одета, как ворона! Что, одежды лучше нет? Куртка, как мешок из-под картошки… На ногах лапти, могла бы что-то лучше придумать… А шаровары, наверно, у Маяковского сперла. Шапка, что коровья лепеха! Глаза, как у крысы… Улыбается, будто коза на водопое. А руки-то, как у мужланки! Наверно, на стройке работает. Да и вообще, она какая-то солоделая, взгляд тупой… Точно! Дура, да и только! Интересно, здесь все такие?»
