— По-моему, уже растоптал, — вставила Сашка. — Он же ее ни в грош не ставит, за все жертвы платит неблагодарностью.
— Не ваше дело! — начала заводиться Лайма.
Она приготовилась поскандалить, засыпать упреками двух физически здоровых подруг, у которых нет ни жалости, ни сострадания, ни чуткости. Ссора получилась бы односторонней, ибо девчонки во время ее монологов оставались безучастными, будто не к ним относились обидные и весьма несправедливые слова. Но пока Лайма наполнялась благородным гневом, из так называемой парадной двери вылетел представительный мужчина, как пробка из бутылки с шампанским. Вслед за ним довольно быстро ковылял Беляев, опираясь на трость. Он чуть прихрамывал, но когда садился за руль, хромота нисколько не мешала управлять автомобилем — вот такой парадокс. Григорий Степанович был в гневе, кричал вслед «пупку земли»:
— Езжай, откуда приехал! И чтоб больше я тебя здесь не видел!
Пикнула сигнализация, гость открыл дверцу авто и, прежде чем сесть в него, с небрежной интонацией, не оскорбившись на грубости, бросил:
— А вы все же подумайте…
— Пошел вон! — рявкнул старик.
— Ого, наш дед разошелся! — вытаращилась Зина.
— Тише ты, — шикнула на нее Сашка, удивленная не меньше.
Машина уехала, Григорий Степанович тяжело опустился в плетеное кресло, потер грудь, да и лицо стало неестественно бордовым. Тут уж Зина подскочила:
— Плохо? Позвать Егорова?
— Не надо, — пропыхтел Беляев.
Да кто ж его послушал? Сашка сорвалась по знаку подруги и помчалась искать доктора, хорошо, что он в этой дыре жил, иначе плохо пришлось бы Беляеву. Егоров не позволил старику идти самому, мужчины отнесли его в комнату, от «Скорой» упрямец наотрез отказался:
— От смерти не убежишь, нечего людей срывать по пустякам.
Приступ миновал. Все переживали за него. Обитатели «Сосновой рощи» говорили шепотом, чтобы не беспокоить Беляева. Если б было возможно запретить щебетать птицам, это сделали бы. Вообще-то Беляев никогда не жаловался на здоровье, физически он был крепким, но сердце пошаливало, как он сам выражался, этого хватило, чтоб его здоровье стало здесь приоритетным. Вот случись с ним что — куда многим деваться? Вот и ответ на вопрос — почему. Как он ни возражал, а у постели установили дежурство, не трогая только Мирона, которому желательно соблюдать режим, но не для этого сюда приезжала Лайма, потому оба подвергались необидным шуткам.
Поздно вечером она шла сменить Зинаиду, а дверь комнаты Беляева оказалась приоткрытой, четко доносившиеся голоса остановили любопытную Лайму. Ее же не посвящали ни в какие дела, а узнать хотелось — о чем они так серьезно рассуждали, ведь Зинка не расскажет, сколько ее ни проси. Лайма в щель видела лежавшего на постели Беляева и сидевшую рядом подругу. Беседа у них шла задушевная, доверительная. Зинуля умела войти в доверие, а со стариком подружилась давно. Лайме непонятно было, на чем сошлись их интересы, что между ними общего, собственно, она и не задумывалась над этим, так, иногда приходила мысль и уходила.
— Может, лучше продать, пока предлагают? — задумчиво произнесла Зинуля.
— С ума сошла? — ворчливо сказал старик, он полулежал на подушках, положенных друг на друга. — Это не те деньги, да и за те я бы не продал. А люди? Их куда? Я ж хитрый, сначала выдвинул условия, чтоб посмотреть на его реакцию, ну, понять, какое дерьмо плывет к моему берегу.
— И какое же?
— Дерьмовое. Я не имею прав, мое счастье, что мне чего-то там предлагают, мол, доказать незаконность приобретения ничего не стоит — вот как он строил диалог. У меня земля свободно задышала, потому что ее не трогают, а ты погляди, чего вокруг творится. Нет, Зинаида, здесь моя душа поселилась, здесь я и умру.
— Но угрозы, Григорий Степанович…
— А он не угрожал. Он намекнул. Намек я расценил как угрозу. Дай чайку…
— Да, сразу они не лепят в лоб, мол, всех перебьем, как мух, — усмехнулась Зинаида, наливая из термоса чай. — Всего лишь намекают, что и такое может произойти. А много там?
— Около пятидесяти тысяч гектаров…
— Фью! — звонко присвистнула Зинаида.
— Не свисти, денег и так нет, — прикрикнул Беляев, отпивая чай. — Я ж чаю просил! Что в кружке? Что за гадость ты мне налила?
— Ч-ш-ш… Что за манера у вас — ругаться по всякому поводу? Берегите сердце. И пейте! Это отвар, он полезней чая. Пейте, я сказала! Вот, молодец.
Как удавалось Зинуле подчинять строптивого и упрямого старика — а характер у него ух какой крутой, — Лайма не понимала. Будь сейчас она на месте подруги, Беляев погнал бы ее за чаем, еще и наорал бы, а с ней — ничего, пьет то, что ему не нравится, и кривится при том.
Тем временем старик отдал кружку добровольной сиделке, закинул руки за голову и, глядя в потолок, тихо бубнил. Он не жаловался, нет, он делился:
— Этот хлыщ… гнида лощеная и чей-то лакей… приехал с уже готовым решением. Мое согласие — пустая формальность, маленькое неудобство. Он диктовал, рисуя мне мои преимущества, когда стану собственником, например, трехкомнатной квартиры в городе! Ты понимаешь, что я для них идиот? Гнилье жирует, но им все мало, мало. Когда нажрутся? Как они не поймут, что жить так нельзя? Надо давать продохнуть презренному народу.
— Вы далеко не презренный, вы, Геннадий Степанович, замечательный, умный, добрый и очень богатый человек.
— А для них ничего не значу. Я свою цитадель сберег в лихие годы, оттяпал хитростью и при помощи связей. — И вдруг Беляев рассмеялся. — Не обратили внимания, понимаешь ли! А что, пансионат никому не нужен был, кто ж знал, что тут на самом деле? В том хаосе и подмахнули документики. Но тогда было пострашней.
— Как фамилия гниды? — якобы невзначай спросила Зина.
— Абалкин, кажется. Зачем тебе?
— Да так… любопытствую. А от кого он приезжал?
— Не сказал. Не успел. Как начал мазать темными красками мою дальнейшую жизнь, если не соглашусь, я его и погнал.
— Не стоило, но что сделано, то сделано…
Зинка обладала чувствительным биополем, возможно, это преувеличение Лаймы, но подруга словно почуяла, что их подслушивают, вдруг повернулась к двери…
— А вот и я, — вошла Лайма. — Как вы, Григорий Степанович?
— Нормально, — буркнул он, насупившись. — Здоров и бодр, усвоила? Нечего меня сторожить.
Лайма не успела к кровати подойти, а Зинаида подскочила и, перехватив ее на середине комнаты, развернула к выходу.
— Мы на минутку. — Выйдя в коридор, она заявила: — Я за тебя отдежурю.
— Но меня и так бездельницей…
— Ты и есть бездельница, еще дура. Лайма, иди к своему злюке Мирону, спи с ним, звездами любуйся, стишки почитайте друг другу, а Григория Степановича оставь на меня.
