Честейн перестает меня слушать уже на «аферистке». На скулах у нее начинают ходить желваки.
– Твой разум был закрыт с самого начала, – цедит она, постукивая себя по виску для наглядности. – Ты даже не представляешь, какой ты чудовищный нарцисс.
– Мне часто это говорят. Обычно британцы – они вообще склонны ненавидеть уверенность в себе. От австралийки я ожидал большего. Тем более с французскими корнями.
– О, тебе только кажется, что ты «уверен в себе», – не остается в долгу она. – Нет-нет, дружок. Читала я твои так называемые репортажи. Ты хоть сам-то понимаешь, как часто ты используешь слова «мое», «мне» и «я»? И не только в письменной речи.
Я предпринимаю попытку вернуться к разговору о ее работе, а не о моей, но не тут-то было.
– Тебе знакомо имя Алистер Кроули?
[11] – спрашивает она и ждет ответа. Я неуверенно киваю, и она продолжает: – Вот кто знал силу эго. Он как-то провел эксперимент, в ходе которого он и другие участники должны были резать себя каждый раз, когда произносили слово «я» и его вариации. – Она подзывает официанта, заказывает выпить – только себе – и вперивает в меня свой взгляд: – Почему бы и тебе не последовать по его стопам, а, Джек?
– А что плохого в слове «я»? Что плохого в том, чтобы выражать свою индивидуальность и мнение? И кстати, разве Кроули не погряз в собственном эго и гедонизме? Его же называли «Великим Зверем», не так ли? С какой бы стати ему вообще проводить такие эксперименты?
Она отвечает:
– Кроули хватало ума, чтобы попытаться обуздать свое непомерное эго. Он знал цену равновесию. Разумные люди, – говорит она подчеркнуто, – знают цену равновесию.
Мне становится скучно, и я спрашиваю:
– Вы когда-нибудь видели привидение своими глазами?
– А ты, Джек?
Я хочу напомнить, что я первый спросил, но, поскольку я взрослый человек, отвечаю:
– Допустим, мне показалось, как что-то промелькнуло в отражении зеркала в ванной, но я был очень уставшим.
Она торжествующе сияет.
– Не было ли это случайно похоже на клуб дыма?
– Сейчас ваша очередь отвечать.
За спиной Честейн солнце садится над островом Лантау и нашими растоптанными отношениями.
– Все-то тебе нужно увидеть своими глазами, Джек. Ученый ум требует доказательств, и если их нет, значит, ничего не существует. И ведь даже когда тебе подвернется доказательство, ты заметешь его под ковер. Почему бы и нет? Оно же не вписывается в удобные рамки.
– Иными словами – нет. Вы никогда не видели привидение своими глазами.
– Ой, закройся уже.
Слова вырываются из нее с сильным австралийским прононсом. Прелестно.
– Я все думал о ваших словах, – говорю. – Про этого Роберта Антона Уоткинса…
Она раздувает ноздри:
– Уилсона. Роберта Антона Уилсона.
– Короче, вы топите за его псевдофилософию, дескать, любые убеждения – лишь временные модели, и в то же время вы идентифицируете себя как боевого мага. Лэны и иже с ними, у кого денег больше, чем мозгов, платят вам за то, чтобы вы были боевым магом. И в то же время вы даже толком не верите в привидений.
– Важно только то, чтобы клиенты остались довольны результатом моей работы, – возражает она. – Важно истребить или изгнать негативную силу из их домов. В самом ли деле я имею дело с покойниками? Скажу прямо: без понятия. Духи – это удобная модель, и она нередко подходит по ситуации. И когда ты встречаешь эту модель, относиться к ней нужно со всем уважением.
Я вздыхаю:
– Так, как будто это взаправду покойник? Типа, на всякий случай?
– Именно. И точно так же тебе стоит относиться к твоему видео. Ты все видишь в черно-белых тонах. Это мешает тебе, Джек. Научись думать в сером цвете. Поверь, тебе это пригодится. И слушай меня внимательно: я верю в полтергейстов. А вот что становится причиной полтергейста? Это уже другой разговор. Большинство из них – эмоциональные отпечатки сильных потрясений на ауре того или иного места.
– И как тогда этот дух оказался на свежепостроенной яхте? Как-то не сходится.
– Повторюсь: у меня сложилось ощущение, что он застрял там по какой-то причине. Может, ему даже не была нужна моя экстрасенсорная печать.
– Как вам удается произносить фразы «экстрасенсорная печать» с серьезным выражением лица?
– А как ты можешь с серьезным выражением лица говорить, будто науке все про все известно? Из тебя даже атеист никудышный, дружок, ты просто чудик.
О боже, только не «пробелы в научном знании», второй раз я этого не вынесу. Перспектива снова погрязнуть в этих дебатах вынуждает меня пойти на отчаянные меры.
– И вам ни капельки не стыдно, что в результате работы на Лэнов вы, вероятно, помогли родителям прикрыть жестокое обращение с ребенком?
Честейн принимает такой вид, будто только что проглотила осу:
– Что?!
– А что, – говорю, – история – бред сивой кобылы. Облако дыма, которое топает по полу? Или вы не обратили внимание на то, что дети получали травмы только тогда, когда оставались наедине с Цзяо?
Она хочет что-то сказать, но меня не остановить. Я – Эркюль Пуаро, и я сцепил пальцы в замок за спиной и вальяжно делаю круг по полной подозреваемых комнате.
– Гуйрэн не смог смириться с такой действительностью. Пусть он сам считает, что нанял телохранителя с проживанием в их временную квартиру, чтобы члены его семьи не стали жертвами похитителей, но подсознательно он сделал это затем, чтобы не спускать глаз с жены, которая, находясь на грани нервного срыва, стала распускать руки. А потом он так запутался в собственной паранормальной истории, что принял прибрежный туман за агрессивное привидение, если вообще не выдумал про нападение на пустом месте. Даже сломал себе руку – лишь бы не задумываться о том, что жена бьет дочерей. А потом – вишенка на торте – он нанимает вас. Королеву самообмана, которая только и рада стараться. Втянуть чудовищную, невыносимую истину в свой сказочно-единорожий мирок.
Честейн глядит на меня и не верит своим ушам.
– Скажите, Шерилин, – подытоживаю я, – что вам дороже: дети или твердая валюта? Потому что приходится выбирать.
Вот так вот, мадам, выкусите.
Она скалит зубы:
– Да как ты смеешь, щенок! Я бы ни за что не оставила детей на произвол судьбы, если бы могла подумать… – В ее глазах появляется мокрый блеск, но она мужественно берет себя в руки и отвечает колючим тоном: – Ты, конечно, тот еще кадр. Сам-то заметил, что ни разу не произнес ни одного «может быть» за время своего извращенного пересказа событий? Рассказывал все как факт. Убежденность. Глупая, слепая убежденность.
