(Пауза.)
ЧЕСТЕЙН: Ты говоришь о ней в прошедшем времени. Она умерла? (Пауза. Джек кивает.) Давно?
ДЖЕК: Я, я, я даже точно не знаю, когда. Настолько вот я, я, я был не в себе, себе, себе.
ЧЕСТЕЙН: Подробнее. (Пятнадцатисекундная пауза.) Джек, подробнее!
ДЖЕК: Мне, мне, мне кажется, я, я, я потерял слишком много крови. Теряю сознание.
ЧЕСТЕЙН: Врешь.
ЛОУСОН: Она умерла прошлым летом? Ты поэтому начал употреблять наркотики?
(Пауза.)
ЧЕСТЕЙН: Джек мотает головой.
ЛОУСОН: Ясно. Какой бинт размотаем первым? Эники-беники…
ДЖЕК: Два года назад, в июне… Мама попросила нас с Алистером навестить ее. Вместе. Я, я, я был на пике писательской славы, только что получил награду. Считал себя, себя, себя гением, но… Поездка в Саффолк жутко напрягала меня, меня, меня. Маму я, я, я не видел уже пару лет, а Алистера еще дольше. И вот я, я, я оказался в том самом доме, где мы выросли, доме с тем самым проклятым гардеробом. Мы с Алистером держались в рамках приличий ради мамы, но был один неприятный момент, когда мама была на кухне.
ЧЕСТЕЙН: Что произошло?
ДЖЕК: Он придумал какой-то повод, чтобы провести меня, меня, меня через гардероб. Он намеренно придержал мне, мне, мне дверь, чтобы я, я, я прошел за ним. Взглянул на меня, меня, меня из-под очков с таким хитреньким вопросительным взглядом. Типа, тебе все еще слабо? Мне, мне, мне очень хотелось вести себя невозмутимо, но я, я, я не мог заставить себя, себя, себя зайти туда и обошел комнату кругом. И когда я, я, я встретил его на обратной стороне, он улыбнулся мне так безжалостно
[27].
ЛОУСОН: Вы успели вырасти, и он опять тебя превзошел. Потому что ты слабак.
ДЖЕК: Я, я, я, Алистер и мама вышли в сад и сели за стол. Я, я, я помню щели между досками. Даже сучки в древесине. Птицы чирикали, пахло свежескошенной травой. Но в небе были такие черные тучи и такое… тяжелое чувство в воздухе, как перед грозой. Мама закурила и сообщила нам… (Пауза.) Она сказала, что у нее заболевание двигательных нейронов и долго она не проживет. (Пауза.) Алистер, наверное, уже знал или подозревал. Они с семьей и детьми все жили неподалеку. С того момента, как она открыла перед нами дверь, что-то было явно не так. Она странно говорила, ей было непросто глотать. Она попросила Алистера заварить нам чай, что было неслыханно. Она всегда сама заваривала чай. То есть когда я, я, я удосуживался навещать ее.
ЧЕСТЕЙН: Что ты почувствовал, когда она сообщила такие новости?
ДЖЕК: Я, я, я только помню… Я, я, я помню в чае капли от дождя. И потом… э… э… я, я, я…
ЛОУСОН: Что ты сделал, Джек?
ЧЕСТЕЙН: Не спи! Ая слабеет с каждым словом исповеди, продолжай рассказывать.
ДЖЕК: Я, я… встал и вышел. Убежал. Потом сел в машину и вернулся в Лондон.
ЛОУСОН: Что ты сделал?
ДЖЕК: Алистер кричал мне, мне вслед вернуться, называл меня, меня трусом. Дождь лил стеной, а я, я слышал его голос, казалось, еще много миль. Себе, себе я, я говорил, что уезжаю, чтобы мама не видела, как я, я расстраиваюсь.
ЧЕСТЕЙН: Но ты просто струсил, не так ли? (Джек кивает.)
ДЖЕК: Я, я сбежал, когда я, я был ей нужен. Точь-в-точь как отец. Мне, мне было так страшно. Дело в том, что, когда ты веришь только в науку, когда ты атеист…
ЧЕСТЕЙН: Смерть – это не дверь, а кирпичная стена.
ДЖЕК: Да, именно. И… господи… Я, я не хотел, чтобы в моей, моей жизни что-то менялось. Я, я хотел продолжать вести этот образ жизни, заниматься своей, своей чертовой карьерой. Я, я не хотел ухаживать за… (Голос срывается…) Поэтому я, я нажал на газ и уехал в Лондон. Уже в пути я, я решил, что моей следующей книгой будет «Джек Спаркс под веществами».
ЛОУСОН: Ах вот оно что.
ДЖЕК: Ага.
ЧЕСТЕЙН: Твоя мать умирает, и ты хочешь впасть в беспамятство.
ДЖЕК: На подсознательном уровне. Я, я просто погрузился в работу и называл это журналистским расследованием.
ЛОУСОН: Какая преданность своему делу.
ДЖЕК: Я, я не отвечал на звонки и письма Алистера. Я, я даже не брал трубку, когда звонила мама. Шерилин, я, я странно себя чувствую. Ая уже ушла?
ЧЕСТЕЙН: Ты еще виделся с матерью до ее смерти?
ДЖЕК: К июню этого года я, я был хуже некуда, совсем не в себе, себе.
ЛОУСОН: Ты был невыносим.
ЧЕСТЕЙН: Ты виделся с матерью до того…
ДЖЕК: Я, я помню, как ты принесла мне, мне однажды почту, когда я, я был в постели…
ЛОУСОН: И?
ДЖЕК: Окна были широко открыты, но пока я, я читал письмо, мне, мне было так жарко. Алистер уже знал, что на электронные письма и сообщения я, я не обращу внимания, и он прислал мне, мне этот клочок бумаги, исписанный крупным, злым почерком. Там было написано что-то вроде: «Мама умерла на прошлой неделе. Похороны в понедельник. Позвони, если тебе не все равно».
ЧЕСТЕЙН: Ты поехал на похороны?
(Пауза. Джек мотает головой.)
ЛОУСОН: Ты не был на похоронах собственной матери.
ДЖЕК: У меня, меня случился шок, как будто я, я вновь опустился из космоса в земную атмосферу. Мне, мне было так стыдно, что наркотики этого не затмевали. Я, я не особо переживаю за Алистера, но мама… Она, конечно, никогда не была образцовой матерью. Чаще всего она заставляла меня, меня чувствовать себя, себя таким ничтожеством, что мне, мне приходилось придумывать, почему я, я на самом деле нормальный. В детстве ты просто утверждаешь противоположное тому, что твердят тебе взрослые. С этого вот и началась моя, моя уверенность, самолюбие, как угодно… Мама или Алистер говорили мне, мне, что я тупой, и я, я автоматически говорил, что нет. Что бы они ни говорили обо мне, мне, я, я говорил, что они ошибаются. Я, я становился старше и начинал верить в это. Эта самоуверенность стала моим обычным состоянием: я, я был прав, остальные – неправы.
По моим словам складывается некрасивый портрет, но мама не была совсем плохой. Она была моей мамой, понимаете? Пахала на нескольких работах, пока мы с Алистером не выросли… Загнала себя… в могилу. А под конец ее жизни, когда я, я должен был отдавать этот долг, я, я бросил ее. Мысль о ней… Такая сильная женщина прикована к постели, чахнет день ото дня, парализована от страха…
ЧЕСТЕЙН: И не знает, придет ли когда-нибудь ее младший сын попрощаться с ней… (В течение двадцати восьми секунд – плач Джека.) Когда твоя мать умерла – тогда ты лег на лечение?
ДЖЕК: Чистой воды мазохизм. Я, я хотел посмотреть в лицо себе, себе, тому, что я, я натворил, в трезвом рассудке. Чтобы наказать себя. Но когда я, я очистил сознание, с этим стало просто невозможно жить. Я, я стал постоянно просить прощения.
