Немного отойдя от «болячек», Евгений отправился на очередное дежурство в опорный пункт, или, как его там называли, «штаб». У дверей «Шахтоуправления» стоял милицейский автомобиль, который все почему-то звали «козел», может быть, потому, что при езде по неровной дороге он подпрыгивал на ухабах… правильно, как козел.
В «штабе» никого из ребят не было, зато, развалившись на стуле и занимая добрую половину комнаты, сидел грузный майор, а рядом с ним пристроился худощавый милиционер с сержантскими нашивками на погонах. Участковый, находившийся тут же, не глядя на Евгения в глаза, и, не ответив на приветствие, кивнул в его сторону:
– Он!
Тяжело поднявшись, майор скомандовал сержанту:
– В машину его!
Евгения привезли то ли в районное, то ли в городское отделение милиции, завели в обшарпанный кабинет. И майор предъявил ему обвинение в том, что он организовал разбойное нападение на Вовчика, привлек к этому своих дружков со слободки, что в результате произошла перестрелка, а Вовчика избили «с нанесением телесных повреждений» и отобрали лыжи, то есть совершили вооруженный грабеж. От возмущения у Евгения перехватило горло, а потом, когда он все-таки начал сбивчиво рассказывать о том, что произошло на самом деле, майор с укоризной посмотрел на него и пододвинул листки бумаги, исписанные ровным убористым почерком. Это оказалось заявление отца Вовчика, в котором Евгений обвинялся во всех смертных грехах и делались выводы, что его место не в советской школе и комсомоле, а за решеткой. Наискось были наложены резолюции высоких начальников, от прочтения которых стало совсем нехорошо. К заявлению были приложены справка врача о тяжелом состоянии Вовчика в результате побоев и объяснительная Сергея, где он сообщал, что в то воскресенье он никуда кататься на лыжах не ездил, а был дома, учил уроки и это подтвердить может его сестренка пяти лет от роду.
– Читай, читай, – подбадривал Женю майор. Когда Евгений прочитал всю эту чушь, майор положил перед ним чистые листы бумаги, пододвинул чернильницу с ручкой и напутствовал:
– А теперь пиши!
Женя снял шапку, майор захохотал, указывая на повязку:
– Вот и вещественное доказательство. – Потом стукнул по столу кулаком и рявкнул:
– Пиши!
Евгений вскочил со стула и закричал:
– Не буду, я все рассказал, как было!
Майор обошел стол и замахнулся, чтобы ударить, но встретился с взглядом Евгения, и что-то его остановило. Он устало махнул рукой и коротко бросил находившемуся в комнате сержанту:
– В камеру его. Пусть со слободскими посидит. Они его поучат.
Неизвестно, что с Евгением было бы дальше, если бы в этот момент в кабинет не ворвался директор школы. Бывший фронтовик, не стесняясь Евгения, обложил матом майора и всю милицию. Евгений рос в шахтерской семье, всякого наслушался, но такого ему не приходилось слышать раньше, да и позже он такого никогда не слышал. Майор побагровел и заорал, что он выполняет приказ сверху, а директору не мешало бы не защищать бандитов, а заниматься, как следует, воспитанием подрастающего поколения. Директор внезапно успокоился и швырнул майору на стол какой-то документ. Майор внимательно прочитал, потом куда-то позвонил, послушал дребезжащую трубку, как-то сник, как будто кто-то выпустил из него весь воздух и махнул сержанту:
– Выведи этих…
Позже Евгений узнал, что это было прошение о взятии его на поруки, с разрешающими резолюциями самого высокого начальства. Как директор смог добиться такого результата за столь короткое время, он так никогда и не узнал. Хотя позже рассказывали, что когда его увезли в милицию, директор вызывал к себе Вовчика и Сергея и что они выползали из кабинета с зареванными красными мордами.
По дороге домой в тряском и выстуженном автобусе директор все время молчал, а когда они вышли на конечной остановке и прошагали молча большую часть пути, он остановился и сказал:
– В жизни надо пройти и через это. Подлецы встречаются, но хороших людей больше. Будешь большим начальником, постарайся прощать людям их слабости, но никогда не потакай подлецам.
Потом помолчал и добавил непонятное:
– Добро и зло как близнецы, друг без друга не живут.
Дома Евгению сделали выволочку за то, что он где-то шатался «со своей пробитой башкой и отмороженными ушами», а некоторые заснуть не могли от беспокойства.
Через несколько дней из райкома комсомола прибыл представитель… На школьном комсомольском собрании по настоятельному требованию этого представителя Евгению влепили строгий выговор с занесением в учетную карточку. Вовчика на собрании не было. Сергей на собрание тоже не пришел, хотя его и приглашали, но он не был членом ВЛКСМ. Еще до Нового года он попросился, чтобы его перевели в параллельный класс и до самого выпускного вечера старался не попадаться Евгению на глаза, и, надо сказать, ему это как-то удавалось, а после они и вовсе потеряли друг друга из вида.
Опорный пункт прекратил свое существование сразу же после того комсомольского собрания, а удостоверение бригадмильца у Евгения сохранилось до сих пор.
Отца Вовчика перевели с повышением во Владивосток. Вовчик окончил там школу и поступил в университет на юридический факультет. И хотя Евгений тоже учился во Владивостоке в политехническом институте, они с ним ни разу не встречались. Ну и как говорят:
– Слава богу!
В жизни еще не раз приходилось сталкиваться с милицией, и он пришел к твердому убеждению, что «хорошие» и «правильные» милиционеры или как их почти легально называют «менты» бывают только в кино, тем более, в наше неспокойное время.
Остается добавить, что Евгений ни в милиции, ни в школе не обмолвился и словом о том, что знает одного из тройки слободских бандитов. Однажды весной, когда наступила жаркая пора выпускных экзаменов, тот поджидал его в темном переулке и, сплюнув на землю с изящным мастерством, выдавил:
– Ты, паря, извини. Ошибочка вышла. Больше тебя никто из наших не тронет.
И пошел, не оглядываясь, разболтанной походкой, держа руки в карманах и тихонько насвистывая какую-то блатную мелодию.
А Евгений подумал, что эта ошибочка могла стоить ему жизни, если бы не холодные ледяные наросты в колодце, или тюремной решетки, если бы не горячее сердце директора школы.
Несмотря на то что в зрелом возрасте Евгений Петрович ежедневно встречался с молодежью, он почувствовал, что постепенно отстает от века. Он даже и не заметил, как на его глазах произошло слияние песни с танцем, а, может, даже и со спортом – гимнастикой и легкой атлетикой.
Певцы и окружающие их подтанцовщики (надо же, такой термин придумали!) во время исполнения простенькой песенки набегают на сцене, наверное, десятки километров. Потные и в мыле предстают перед зрителями представители модной «попсы». А он вот не мог себе представить кумиров своего времени, делающими кульбиты на сцене.
Воспитанная на «попсе» молодежь, дергающаяся не только под музыку, сколько под ритмы и речетатив безголосых певцов, просто не воспринимает и не может, если бы и захотела, музыку настоящую. Вот так и шагаем мы:
