Николай Михайлович Карасёв, выходец из крестьянской семьи, 1897 года рождения, хлебопашец-садовник, младший унтер-офицер, командир взвода в царской армии с 1916 г. С 1918 г. член РКП(б), образование низшее, как собственноручно записал он в учётной карточке Туркестанского фронта в 1922 г.
Уже с мая 1918 г. он в Красной армии, а с августа этого же года – на командных должностях. Участник Гражданской войны «в составе 1-й Московской дивизии». С февраля 1924 г. – военком 7-го Туркестанского полка. Награждён орденом Красного Знамени одной из среднеазиатских республик за доблесть, проявленную в борьбе с басмачеством.
Однополчане в своих воспоминаниях сравнивали его с Д. Фурмановым – легендарным комиссаром Чапаевской дивизии. Единственное его отличие – он не был писателем.
Окончив в 1931 г. Военную академию имени М. В. Фрунзе, Н. Карасёв продолжает служить в пехоте, а потом неожиданно назначается начальником политотдела бригады подводных лодок Морских сил Чёрного моря. Ничего не скажешь – крутой поворот военной судьбы! В 1934 г. Н. Карасёв переводится на Тихий океан и назначается «начальником политотдела и помощником по политической части командира бригады подводных лодок типа «М» Морских сил Дальнего Востока». В 1936 г. Карасёву Н. М. присваивается воинское звание «бригадный комиссар», что соответствует нынешнему званию «контр-адмирал». В 1937 г. бригадный комиссар Н. М. Карасёв назначается заместителем начальника Политуправления Тихоокеанского флота.
А уже в 1938 г. его расстреляют как «врага народа». Реабилитировали бригадного комиссара Николая Карасёва только в 1957 году. В семье у него было трое детей.
Идея Николаевна рассказывает, что мать от лагерей, а детей от детдома спас какой-то завхоз, приказавший освободить квартиру, которую они занимали во Владивостоке в течение 24 часов. Собирались они недолго, вещей-то почти не осталось, а книги конфисковали. А ещё матери угрожали органы НКВД за какую-то пропавшую книгу, коих набралось три полных мешка. Короче, оказалась семья в Ташкенте у родственников.
– Жили мы очень бедно, – рассказывала Идея Николаевна, – но спасибо маме, Зое Александровне, что всех нас троих детей она вывела в люди.
Старший сын Иван, был приёмным (отец усыновил его, подобрав на дорогах Гражданской войны). Он закончил политехнический институт во Владивостоке. Правда, Иван отчислялся из института, причём несколько раз, как сын «врага народа», но все-таки своего добился и стал инженером. Во время Великой Отечественной войны добровольцем ушёл на фронт, дослужился до полковника.
Средний, Александр, умница, как его называет Идея Николаевна, окончил школу с золотой медалью, потом военное училище. Участник Великой Отечественной и тоже полковник.
Идея Николаевна стала учительницей.
– Вы знаете! – воскликнула она. – Я ведь в Ташкенте преподавала в чеченской школе…
Она немного помолчала и добавила:
– А все-таки лучшие годы у меня связаны с Уссурийском, – внимательно посмотрела она на Евгения Петровича…
Как-то вдруг оказалось, что в России быть профессором не престижно. Ну, так инженером и ученым не престижно было быть и в советское время. Мизерная зарплата, обвинение во взяточничестве, неустроенный быт – и что же остается на жизнь? Зато в верхах чуть ли не победные восклицания: мы сохранили высшую школу, наши инженеры лучшие в мире и т. д. и т. п.
Так и хочется сказать: не вы сохранили, а вот эти самые профессора и доценты, которых новая власть так не любит, напрочь забыв, кто их учил. Зато почти каждый мэр, губернатор или депутат будто по мановению волшебной палочки мгновенно становится «крупным ученым», кандидатом и доктором наук, а страна между тем катится в тартарары.
Единственно в чем можно упрекнуть профессоров, так это в том, что они сами воспитали целую плеяду тех, кто довел их, то есть профессоров, до нынешнего состояния. Жалко, что нельзя лишать дипломов о высшем образовании, а то многие из власти предержащей оказались бы без документов, в том числе и олигарх Б. Березовский, который ни мало ни много был доктором технических наук, профессором и членом-корреспондентом Российской академии наук, о чем стыдливо все умалчивают.
Ближе к середине 90-х годов, когда высшая школа достигла наибольшего упадка, Евгению Петровичу пришла в голову мысль: а почему бы профессорам не объединиться?
Задумано – сделано. На первое организационное собрание профессорского клуба в Молодежном центре университета собралось со всего Владивостока более ста пятидесяти профессоров: от медицины и техники, от искусства и педагогики, от философии и физики… Оказалось, что многие и знакомы-то друг с другом не были.
Среди собравшихся профессоров был академик Виктор Ильичев. Он недавно ушел с поста председателя Дальневосточного отделения Академии наук и остался руководить Институтом океанологии.
В конце восьмидесятых Евгений Петрович встретился с ним в Ленинграде, в Военно-морском училище им. Дзержинского, расположенном в легендарном Адмиралтействе, где Евгений Петрович должен был защищать докторскую диссертацию. Тогда он еще удивился: что делает гражданский человек в военно-морском училище? Виктор Иванович был научным руководителем офицера из Главного штаба, который защищался Евгением Петровичем в один и тот же день. С тех пор они нередко встречались с ним на конференциях, а впоследствии и в профессорском клубе.
Докторскую диссертацию Евгений Петрович защищал в звании капитана 2-го ранга и в должности заместителя начальника училища по научной и учебной работе.
По неписаным правилам ему необходимо было перед защитой встретиться с каждым членом совета, которые должны познакомиться с соискателем, диссертацией, определиться со своим мнением. Несколько дней общения с профессорами дали ему больше, чем несколько лет учебы. Многие из членов совета были уже в отставке, но ходили в форме капитанов 1-го ранга. Это были корифеи военно-морской науки, легенды для многих поколений курсантов. Некоторых из них он знал только по фамилиям, как авторов учебников и монографий. Профессор Муру с окладистой и раздвоенной, как у адмирала Макарова, бородой, человек, знавший тайну гибели линкора «Новороссийск», профессор Патрашев, гениальный механик, беседа с которым длилась более трех часов, гражданский профессор-химик, который зацепил по коррозии и гонял, как курсанта 1-го курса. Кстати, одним из оппонентов по диссертации был профессор Титаев, бывший тогда ректором политехнического института во Владивостоке. Когда Евгений был студентом, он читал конструкцию подводных лодок.
Кто бы мог подумать, что жизнь так богата на закономерные случайности…
Шло время, содружество профессоров крепло, начали выпускать журнал «Труды Профессорского клуба», который стал известен не только в нашей стране, но и за рубежом.
К клубу потянулись профессора из разных городов России, из-за рубежа. Профессорский клуб получил статус клуба ЮНЕСКО. А изюминкой клуба стали профессорские балы. Проводить их начали в ночь на старый Новый год 13 января в отреставрированном Пушкинском театре. Месяца за два до первого профессорского бала Евгений Петрович, как обычно, делал утреннюю прогулку-пробежку и вдруг поймал себя на том, что в голове вертится какая-то незнакомая мелодия. Так продолжалось несколько дней, а потом мелодия стала какой-то законченной. Он стал вспоминать всех профессоров, появились вполне осязаемые образы, и на музыку сами собой легли слова:
