У входа — солдатики с кумачовыми повязками на рукавах: буква «К» в круге.
— Комендачи, что ль? — испуганно шепчет Мурз.
— Ну, шапито устроили, — подсмеивается Ян.
— Стоять. Куда?
— Вызывали.
Ян отбрасывает клапан. Все трое входят.
Как в деревенском клубе — ряды стульев. В дальнем конце — Лебедев за столом, сидит в тусклом пучке света от голой лампочки, примотанной к верёвке-растяжке, идущей по брезентовому куполу. Что-то пишет, обложенный бумагами. Справа, слева, на высоких деревянных подпорках — косые, сколоченные аврально стенды, облепленные листами. «Постановление правительства», «Обращение руководства к народу», «Положение о ГКЧП». По брезентовым стенам — долгие волнистые отрезы ватмана: «Восстановим законность и правопорядок!», «Народ поддерживает ГКЧП!». Буквы огромные, наспех писанные, кривоватые. Справа от Лебедева, в ящике, — знамя красного бархата с желтыми кистями. Слева, на тумбе, — знакомый гипсовый бюст с отколотым носом.
— Присаживайтесь, — торопливо, не отрываясь от бумаг, бросает Лебедев, — обратные с собой? Давайте.
Отдают.
— Так, — комендант, деловито щурясь, разглядывает билеты, — Позгалёв… Мурзянов… угу… 24-го, Растёбин — вылет 30-го. Ясно. У меня пока… — помахивает, не глядя на них; прячет билеты в ворохе бумаг.
— Ознакомьтесь, — взамен протягивает Алику и Яну два желтоватых прямоугольника с криво наклеенными машинописными полосками. Никита заглядывает в Аликов. Зевает.
«Телеграмма». Не успевает прочесть.
— Растёбин, вам, — отвлекает его Лебедев. — Держите.
— Мне? Телеграмма?
— Вам, вам.
Хмурясь, берёт прямоугольник, плотный, грубый, с древесными ворсинами, такие же неровные полоски с расхлябанным свинцовым строем букв. Скользит глазами, пробует читать — всё плывет, зыбится. Смешно, с какой радости ему телеграмма? Только буква «ё» в фамилии (в его фамилии!) возвращает глазам резкость.
«Связи введением чрезвычайного положения мичману Растёбину НК срочно прибыть по месту службы в/ч 577909 нач штаба Сев флота Бутримов ДС Североморск».
Что за бред? По какому еще, чёрт, месту службы?!
— Надеюсь, рады? А я-то, — куце улыбается Лебедев, — к общему удовольствию, и даже раньше срока. Как подсобили-то сверху, а? Жаль, не сегодня, в Мурманск, такое расстройство — ближайший рейс только 22-го. Ничего, обратные вам поменяем, новые получите в день отлёта вместе с военниками, — достает из тумбочки их удостоверения, хлопает об ладошку, опять бросает в ящик. — Медицинские карты и докладные о ваших подвигах уйдут по почте. Всё честно, как и договаривались. Вопросы?
Никита снова пялится в ворсистую бумажку: «Мичману Растёбину…».
Однофамилец? Спутали? Может, какому другому Растёбину? Что за дела?!
— Мичман Растёбин, не вижу энтузиазма.
— Вообще-то у меня обратный в Москву. Вылетал из Москвы. Обратный туда же.
— Не проблема. До Мурманска доплатим. Вернёте деньги. В бухгалтерию подойдёте и оплатите.
— У меня Москва… У меня отпуск…
— Какой отпуск, Растёбин? Шарики-фонарики. Кончился ваш отпуск. В стране чрезвычайное. Читали? Командиры лицезреть вас желают.
Сонные подводники глядят на Никиту подозрительно, как на плута, завравшегося враля.
Он отводит глаза, непроизвольно мнёт телеграмму.
— Чего вдруг такая любезность? — обращается к Лебедеву Ян. — Отдай удостоверения, сами разберёмся с обратными.
Комендант опять скашивает глаза в бумажки.
— Общий приказ. Отдыхающим территорию покидать не рекомендовано. Возможны провокации, беспорядки. А телеграмму, мичман, — вскидывает на Никиту увещевающий взгляд, — мять не советую. Исторический документ. Детям, внукам показывать будете — участвовали в восстановлении законности, страну спасали от органичной вашей… Ещё вопросы? Нет — тогда не смею задерживать.
«Срочно прибыть». Сначала Никите сделалось страшновато. Потом даже смешно. Расскажет отцу — вот он посмеётся. Напортачили в штабе. Ошибка. Иные версии он добросовестно гнал, неуверенно посмеиваясь, когда подводники принялись выпытывать:
— Так ты липовый чи нет? Темнишь, гражданин мичман.
— Ошибка. Кадровики в штабе напутали, — отвечал Никита, пытаясь держаться как можно беспечней. Но на лице проступала паника: где напутали?! В каком, чёрт, штабе?! Как, с какого бодуна эта липа, состряпанная отцом в Москве, очутилась в Североморске?! Ради пущего правдоподобия отправить меня поближе к Ледовитому океану?! Какие кадровики?! Ты нигде! Не должен! Числиться! Проходить! Официально!
— Дай-ка, — Ян взял телеграмму, — ошибка, говоришь? — переспросил подтрунивающе.
— А что ещё? Ясен пень — косяк. Врать, что ли, буду — липовая путевка.
— И то верно. Слетаешь в Мурманск, исправишь косяк. Передавай привет Бутримову — нормальный, кстати, дядька.
— Да никуда я не полечу!
— Ну-ну, скажи Лебедеву, пусть гонит билет.
— Где в Хосте переговорный?
— Где-то рядом с кинотеатром. За территорию того… слышал — морды бьют?
Никита забрал телеграмму, полез в обход «Звезды», по Дашиной тропе. Верхняя Хоста с петлистым, в яминах, спуском, курями и собаками у калиток; шоссейка с кривыми столбами; обрыв, где всё оборвалось, не успев начаться.
В переговорном — столпотворение. Заказал Москву, ждал долго, всё смотрел на депешу, как баран на новые ворота. «Срочно прибыть» — вроде унизительного окрика: «К ноге!». Какой-то Бутримов. Смешно.
Наконец: «Москва — вторая кабинка!»
Дома только мать.
— Ой, сынуля… А папа ещё на службе. Слышал, что у нас творится? В Сочи-то спокойно? У тебя всё хорошо? Не голодный? Кормят с мясом? Обратно тридцатого? Деньги остались? — засыпала вопросами.
— Все хорошо, ма. Напомни его служебный.
Ещё около часа, прежде чем соединили с генштабом.
— Генерал-майор Растёбин на связи.
— Привет, отец.
— О, физкульт отдыхающим! Ну, как ты там? Как дела?
Никита вслушивался в бодрый бас. Пытался понять: ошибка, нет?
Тщетно. Последние события для него, похоже, тоже ерунда.
— Дела? Посмеяться хочешь? Отзывают вашего сына, товарищ генерал, в Североморск, а так — отлично дела. Пришла какая-то дурацкая телеграмма. Ты в курсе, что это значит?
Молчание. Растёбин-старший сипит в трубку.
— Когда, говоришь, пришла?
— Вручили сегодня. Представляешь, — Никита нервно подсмеивается, — чуть с табурета не упал: «ГКЧП, срочно прибыть, штаб Северного флота». Позвони срочно в «Звезду» — там комендант, фамилия Лебедев, билет мой забрал на Мурманск менять. Цирк! Хохма!
