— Вы тоже его знали? — спросил он и как бы между прочим заметил, указывая на пыльный угол: — У меня фотоаппарат Латтимора. Он оставил его здесь на случай, если он вернется. И его проектор. И костюм». Латтимор умер в 1979 году в возрасте 89 лет и не бывал в Монголии с 1970-х. Фотоаппарат, проектор и костюм прождали его 30 лет, но он так и не приехал.
Когда я поинтересовался могилой, Далай сказал: «Сейчас много людей ищут могилу Чингиса, но я никогда не пытался найти ее. Мое сердце мне не позволяло этого. Я вспоминаю приказ Чингиса: «Не трогайте моей могилы!» С тех пор никто ее не трогал. Это святое место, и трогать его не следует».
В каком-то отношении, сказал Далай, могила не так уж и важна. Важно то, что сам Чингис был для него столь же реальным, как его отец. «Давайте я попробую описать вам Чингиса как личность, — проговорил он. — Он был очень открытый человек, очень умный, а не просто военный герой. Нам, монголам, совсем не хочется видеть его только военным вождем. Это был человек, у которого была связь с Голубым Небом. Наш Чингисхан спит в священной земле, и ему не понравилось бы, если бы вы описывали его только как завоевателя».
Существует ли могила? Существуют ли секретные сведения о его могиле? На оба эти вопроса ответа нет, потому что, невзирая на то, что многие утверждают, будто и то и другое действительно существует, по-видимому, никому неизвестно, кто точно знает это. Возможно, те, кто знает это, знают и то, что сведения об этой тайне хранят члены тайного общества, поклявшиеся никогда не нарушать взаимного доверия и всегда (подобно Далаю и Бадамдашу) охранять основателя их нации, окутав его пеленой святой неприкасаемости.
Через час после того, как мы покинули гору, перед нами во всю высоту, как баррикада, встал Порог. Эрдене совершенно определенно знал, что объехать болото дальним путем по краю не получится. Оставалось попробовать крутой, прямой и в равной степени невозможный путь непосредственно от реки и на ово, что стоит на горе. Он не спеша прошел всю дорогу, готовясь к штурму чересполосицы разбитых колей, плутающих между кочками и теряющихся на участках размокшей почвы. Я начинал видеть цель в его кажущемся безумным решении. Тут и там колеса наших предшественников не превратили почву в жидкое месиво, а на краю, за линией ивового кустарника, виднелся кусочек твердой почвы, который, наверное, раньше был частью пешей тропы, и на нем не было следов автомобиля.
Мы с Туменом остались на склоне и смотрели, как Эрдене развернул машину на крайнюю колею, нажал на скорость и тронулся по кочковатому, но плоскому участку дороги, с ревом начал подниматься по нижнему склону и встал, уткнувшись в четыре вырытые его колесами собственные могилы. Он вылез из машины, оценивая ситуацию, попробовал ногой почву. Теперь стало понятно, почему он выбрал путь по этой крутой дороге. Он завяз не намертво, так как мог пользоваться силой земного притяжения, чтобы подать машину назад и выскочить из грязи по самые оси. Он отъехал назад, как это делает прыгун в длину, измеряя разбег перед прыжком, поддал газу и снова кинулся вверх по склону. И снова за вяз, на этот раз несколько выше, снова попробовал землю и там и сям, опять подал назад почти до самого конца боковой колеи. Теперь мне была понятна стратегия, которую он пытался применить, — соединить скорость и направление с тем, чтобы иметь возможность перепрыгивать с одного твердого участка на следующий, от этой высушенной солнцем кочки до того ивового куста, а там до оставшегося не тронутым пятнышка зеленой травы и при этом пользуясь каждой новой опорной базой для того, чтобы не потерять скорость. Но каждое такое твердое пятнышко представляло свои трудности, и каждый новый метр продвижения вперед был замешенным на болотной слякоти перемолотыми колеями. Это было все равно что пытаться попасть в цель рикошетом, сидя на пуле. Он попробовал этот маневр дважды, но оба раза неудачно. Он еще семь раз подавал назад, выстрели вал, делал рывок вперед, невероятно подскакивая на кочках, почти переворачиваясь в рытвинах, страшно визжа колеса ми, когда они в очередной раз зарывались в густую жижу, и тут же давал задний ход. Единственно, что внушало мне не которую надежду, так то, что при всем этом он оставался абсолютно невозмутимым и что некоторые из его попыток вы носили «уазик» на метр-другой вверх по склону.
Десятая попытка была чистым волшебством. «Уазик» попал на твердую кочку, выскочил на жесткую траву, вломился в ивовый куст, из него попал на тропинку и галопом, взбрыкивая, как дикий зверь, промчавшись мимо меня, исчез за гребнем горы. За полминуты снизу вверх. Блестящая демонстрация продуманных действий, уверенности в себе, мастерства и непоказной смелости.
Мы побежали, чтобы присоединиться к нему наверху. В последний раз я чувствовал такой прилив радости, когда смотрел первую высадку человека на Луне. Может быть, моя реакция была несколько экспансивной, но последние три дня были настоящими «русскими горками», когда меня по нескольку раз бросало от экстаза к разочарованию. И никакого значения не имело, что в последний бешеный рывок у нашего джипалопнула пружина. Свое восхищение я промямлил дрожащим голосом, как взволнованная встречей со своим кумиром девочка — поклонница таланта:
— Ты когда… когда-нибудь такое делал раньше?
— Сколько раз. Ведь я двадцать три года за рулем.
Почему мои спутники согласились на такие приключения? У меня есть теория: когда исследователи человеческого генома наконец возьмутся за монгольские гены, они откроют нечто уникальное: ген верности, результат мутации, которая позволила скотоводам колонизовать степи 4000 лет тому назад. Это генетическое наследие Чингиса, которым он пользовался и в жизни, и в смерти, гарантировало то, что его благополучно доставят к тайной могиле, то, что у меня в по исках ее будут надежные спутники, и то, что его потомки, если им это станет известно, навечно сохранят тайну его захоронения.
18 Пророк вечных небес
Я не перестаю удивляться Чингису, тому, какой властью все еще обладает сегодня Чингис. Это, естественно, особенно наглядно видно в Монголии. Во время празднования Национального дня во главе парада на стадионе в Улан-Баторе едет Чингис — оперный певец Энхбайяр, исполнитель заглавной роли в фильме-эпосе о Чингисе. Всадники несут штандарты с хвостами яков, черными на случай войны, белыми на случай мира. Огромная императорская юрта на колесах, десяти метров шириной, влекомая волами, совершает свой неуклюжий круг почета по дорожке стадиона. Усаженные на трибу ну солдаты держат в руках плакаты с буквами, которые складываются в гигантское слово «Чингис!». С вертолета свисает трепыхающийся стяг с надписью «Чингис». Его лицо и имя повсюду: на самой большой гостинице, на пиве (немецкого производства), водке, в названиях колледжей, институтов, сотни детей названы его именем — придет день, и Монголию возглавит еще один Чингис. В 1962 году его 800-летие справлялось с необычайной помпой. Теперь же годовщины налезают одна на другую. В 2002 году праздновали его официальное 840-летие. Я был бы очень удивлен, если бы нация вытерпела до 850-летия. Возможно, он обретет день рождения и даст повод для ежегодного юбилея.
Многое из этого можно назвать всего лишь «наследием», имеющим не больше связи с его происхождением, чем бифитеры при лондонском Тауэре с происхождением английского национального наследия. Но Чингис символизирует несколько жизненных аспектов своей страны и ее народа: нацию как независимую политическую общность; кочевой образ жизни скотоводов; дух несгибаемой индивидуальности; чувство бескрайности монгольской природы. И это только в Монголии. В Китае Чингис тоже символ, но весьма отличного свойства, он символизирует такие ценности, как китайское единство и имперское величие. Два отношения, два символа, две культуры, как представляется, не находят между собой общего языка, и дело, возможно, не идет к улучшению ситуации, потому что Монголия бедна и необъятна и борется за выживание, Китай же лопается от избытка населения и про-капиталистических амбиций. Но возможность их примирения существует, и лежит она вне политики, вне экономики, вне отчаянных разногласий между двумя державами, ее нужно искать в самом странном из явлений — Чингисе.
